Трагедия армянского народа. История посла Моргентау

Я прибыл к Вангенхайму в десять часов вечера и оставался у него до одиннадцати. Почти все это время я посвятил бесплодным попыткам заинтересовать его судьбой мирных граждан. Вангенхайм прямо сказал, что не станет мне помогать.

– Турки правильно решили, – пожал плечами он, – создать в Галлиполи концентрационный лагерь. Да и сажать на свои корабли мирных англичан и французов для защиты от нападения – тоже вполне подходящая мера.

Сколько я ни пытался спорить, Вангенхайм неизменно менял тему беседы. Согласно моим записям этой беседы, немецкий посол с готовностью обсуждал все, за исключением дела, из-за которого я пришел.

– Подобные действия турок нанесут большой вред Германии, – начинал я.

– А вы знаете, что у английских солдат в Габа-Тепе нет ни еды, не питья? – отвечал он. – Они пошли в атаку, чтобы захватить колодец, но были отброшены. Англичане отвели свои корабли, чтобы солдаты не могли отступить.

– Но если вернуться к вопросу о Галлиполи, – упорствовал я, – немцы сами говорили здесь, в Константинополе, что Германия должна остановить…

– Союзники высадили на полуострове сорок пять тысяч человек, – отвечал Вангенхайм, – из них десять тысяч убито. Через несколько дней мы атакуем и уничтожим остальных.

Когда я попытался подойти к вопросу с другой стороны, этот изворотливый дипломат начал обсуждать Румынию и возможность получения военных грузов через территорию этой страны.

– Ваш секретарь Брайн, – сказал он, – не так давно опубликовал заявление, показывающее, что отказ продавать боеприпасы союзникам был бы нарушением нейтралитета для Соединенных Штатов. Так что мы использовали тот же самый аргумент с румынами; если нарушением нейтралитета является отказ продавать боеприпасы, тем более нарушением нейтралитета является отказ транспортировать их.

Вангенхайм улыбнулся, явно довольный своим остроумием, но я напомнил ему, что нахожусь у него, чтобы обсудить судьбы 2–3 тысяч мирных граждан. Когда я снова затронул этот вопрос, Вангенхайм заявил, что Соединенные Штаты не являются в данный момент приемлемым для Германии миротворцем, потому что мы проявляем слишком явное дружелюбие к Антанте. Затем он пожелал рассказать мне о последних успехах немцев в Карпатах и событиях в Италии.

– Мы скорее станем сражаться с Италией, чем сделаем ее своим союзником.

В другое время все это меня изрядно позабавило бы, но только не теперь. Было очевидно, что Вангенхайм не будет обсуждать предполагаемую депортацию, разве что еще раз подтвердит, что считает действия турок оправданными. Его утверждение, что в Галлиполи планируется создать концентрационный лагерь, раскрыло его подлинное отношение к проблеме. До сего времени турки еще нигде не создавали концлагерей для противника. Я искренне советовал им не делать этого и пока преуспевал. С другой стороны, немцы утверждали, что турки «слишком снисходительны», и требовали, чтобы такие лагеря были созданы внутри страны. Использование Вангенхаймом слов «концентрационный лагерь в Галлиполи» показывает, что точка зрения немцев наконец одержала победу и я проиграл сражение за иностранцев. Лагерь для интернированных – неприятное место даже при самых благоприятных обстоятельствах. Но, скажите, кому, кроме немцев и турок, могла прийти в голову мысль о создании такого лагеря прямо на поле боя? Представьте, что англичане и французы собрали всех своих пленных противников, вывели их на фронт и поместили в лагерь на нейтральной полосе, на линии огня обеих армий. Именно такой концентрационный лагерь планировали создать турки и немцы для иностранных жителей Константинополя: после беседы с Вангенхаймом у меня не осталось сомнений в том, что немцы – полноправные участники заговора.

Они боялись, что наземная атака на Дарданеллы окажется успешной в точности так же, как опасались успеха морской атаки, и были готовы использовать любое оружие, даже жизнь нескольких тысяч ни в чем не повинных людей, чтобы обречь ее на провал.

Моя беседа с Вангенхаймом не принесла результата в том, что касалось его поддержки, но она укрепила мою решимость не дать свершиться этому злодеянию. Я посетил австрийского посла Паллавичини. Тот с ходу объявил депортацию «антигуманной».

– Я обязательно поговорю об этом с великим визирем, – сказал он. – Посмотрим, что я смогу сделать.

– Вы же понимаете, что это бесполезно, – вздохнул я. – У великого визиря нет реальной власти. Он лишь номинальный глава. Остановить это может только один человек – Энвер.