Трагедия, чтобы скрыть правду

Я подкуриваю сигарету и вижу, как автозак сворачивает к месту на правый берег. Краем глаза замечаю своего «защитника городского спокойствия». Что-то пишет на коленке, мне даже интересно стало. Я до сих пор под лёгким мандражом, поэтому ненависть к нему пока не так ощутима. Обычный доморощенный «герой». Сколько раз мне попадались люди, которые могут быть самыми лучшими, прикольными, общительными, радушными – добрыми – прекрасными, но как заходит тема политики, вся гниль сразу выходит наружу. Жаркий очаг с приятно потрескивающими полешками тоже обжигает.

Тут он недовольно егозит по сиденью и смотрит вглубь салона. Пересекается со мной глазами и встаёт. Идёт ко мне, таща с собой листы. Я мечтаю, чтобы он прошёл мимо, и он, кажется, читает мои мысли. Острый, пристальный, поначалу, взгляд затуманивается и устремляется в пол. «Главный герой», судя по его записям, трусит и проходит мимо.

Я оглядываюсь назад, и вижу, что он садится в углу на одиночное сиденье, и поручень мешает его коленям. Тупо смотрит на этот поручень, приваливается к стене и продолжает писать. Жалко ли мне его? Не знаю, говорю же, у меня мандраж.

Мужчина, что сидит рядом со мной, затягивается, задумчиво глядит в окно и вдруг подрывается.

– О, как удобно!

Он теснит меня, мне приходится встать с сиденья, выпустить его. Стягивает с плеч куртку, аккуратно берёт её за воротник. Расстёгивает карманы, достаёт оставшиеся спички, и надутый маленький пакетик, как оказалось, с жидкостью.

Окружающие внимательно следят за его действиями.

Крадучись, он подходит к решётке, разделяющую водителей и пассажиров, кладёт куртку на пол, и разрывает над ней пакет. Запах бензина бросается в нос. Чирк спички – и куртка пылает.

Кто-то обеспокоенно вертит головой, кто-то встаёт. Кто-то начинает материться, кто-то кричит: «Пожар!»

Начинается суматоха.

Поджигатель встряхивает куртку на решётку и несколько кусочков горящего материала попадают в кабину, на приборы, на водителя.

Отпрянув в сторону, тот орёт и принимается лупить руками по колену и плечу – на пару секунд машина аккуратно идёт влево.

На меня заваливается какой-то человек. Как оказалось, я его знаю. С секунду он лежит на мне, пока я не отталкиваю его от себя. Телячьим взглядом он смотрит мне в лоб – и я вспоминаю, что такое ненависть. Неуклюжая скотина, вечно он всех хочет спасти – как будто его «помощь» кому-то нужна!

Я бы разнесла его словесно, но тут раздаётся страшный лязг железа, какой иногда бывает в метро, когда состав попадает на ржавый кусок рельсов, и я вижу бетонную крошку, бросившуюся в стекло. Вижу, как сидящий справа от водителя человек тянет на себя руль, с силой тянет. Машину тянет вправо. Кажется, размашистым движением мы ещё кого-то зацепили.

Водитель, наплевав на всё, бьёт по тормозам, и я бьюсь головой о кресло впереди. «Супермен» героически улетает вперёд, но приземляется на полу. Мы скользим по обледенелой дороге, и в эти финальные секунды моё сердце колотится в три раза быстрее. Происходящее вокруг замирает на несколько мгновений, как в фильмах Стивена Содерберга.

Люди, будучи такими живыми раньше, превращаются в безмолвные статуи.

Всепоглощающая злость и лютый изврат на лицах, как на картинах Иеронима Босха втекает в нечеловеческое спокойствие.

Огонь замирает в замысловатой дикой форме, а море жизни за стеклом волнуется раз и…

Не в состоянии удерживать дистанцию, в нас, раскорячившихся на дороге, влетает второй автозак, ехавший следом. И всё меркнет. В момент, в миг, всё зло в моей жизни просто рассеивается в воздухе. Словно рассвет бросается на радужку глаза, а лёгкие заполняет чистый кислород. Я знаю, что это продлится недолго, долго такого не выдержать. Но я успеваю улыбнуться. Улыбнуться и уронить слезу счастья, глядя на новые открывающиеся возможности. Я вижу, как мы несёмся в пропасть, но мне не страшно. Я словно вижу, как вылетаю через разбитое стекло и воспаряю над грязной, обледенелой землёй.

Когда на несколько секунд я открываю глаза, чувствую, как на меня крошится стекло, и падают кусочки, наверное, пластмассы. Кто-то выбирается через разбитое окно над моей головой. Я закрываю глаза.

Уже в тюрьме я узнаю, что он погиб. В больнице много спрашивают о «герое» повести, показывают мне его бумаги. Я прошу их переписать, в изоляторе, особо нечем заняться. Писать, читать. В тюрьме уже посвободнее. Тут со мной говорят не только следователи, рассказывают новости, поят чаем. Тут можно что угодно делать – в рамках приличия, конечно – хуже уже не станет. Тетрадь и ручку пришлось выклянчивать у охранника. Вот, записываю свои мысли. Ручки, правда, быстро кончаются, нужно будет перейти на карандаши.

Вообще, если подумать, всё не так уж и плохо. Да, дали мне дали полтора года, ему же не суждено их прожить вообще – а это не может не радовать – плюс некоторую часть я уже отлежала в больнице. И не надо считать меня тварью! По его запискам понятно, что он запутавшийся в себе человек? Ой, у нас в стране, каждый человек запутан, и это не даёт ему никакого права быть скотиной.