Вот видишь ли — я мучусь…Мне кажется порой: душа в плену, —рыдающая буря в лабиринтегудящих жил, костей и перепонок.Я жить боюсь. Боюсь я ощущатьпод пальцами толчки тугие сердца,здесь — за ребром — и здесь, на кисти, — отзвук.И видеть, мыслить я боюсь — опорынет у меня, зацепки нет. Когда-тоя тихо верил в облачного старца,сидящего средь призраков благих.Потом в опустошительные книгикачнулся я. Есть книги как пожары…Сгорело все. Я был один. Тянулопустынной гарью сумрачных сомнений, —и вот, в дыму, ты, Гонвил, появился —большеголовый, тяжкий, напряженный,в пронзительно сверкающих очках,с распоротою жабой на ладони…Ты щипчиками вытащил за узелмои слепые слипшиеся мысли,распутал их, — и страшной простотоймои сомненья заменил… Наукасказала мне: «Вот — мир», — и я увиделком земляной в пространстве непостижном —червивый ком, вращеньем округленный,тут плесенью, там инеем покрытый{110}…И стала жизнь от этой простотыеще сложней. По ледяной громадея заскользил. Догадки мировые —все, древние и новые, — о цели,о смысле сущего — все, все исчезлипред выводом твоим неуязвимым:ни цели нет, ни смысла; а меж темя втайне знал, что есть они!.. Полгодатак мучусь я. Бывают, правда, утрапрозрачные, восторженно-земные,когда душа моя — подкидыш хилый —от солнца розовеет и смеетсяи матери неведомой прощает…Но, с темнотой, чудовищный недугменя опять охватывает, душит:средь ужаса и гула звездной ночитеряюсь я; и страшно мне не толькомое непониманье — страшен голос,мне шепчущий, что вот еще усильеи все пойму я… Гонвил, ты любилсвою жену?..
Гонвил.
Незвучною любовью,мой друг, незвучной, но глубокой… Что жеменя ты спрашиваешь?
Эдмонд.
Так. Не знаю…Прости меня… Не надо ведь о мертвыхупоминать… О чем мы говорили?Да, — о моем недуге: я боюсьсуществовать… Недуг необычайный,мучительный, — и признаки его:озноб, тоска и головокруженье.Приводит он к безумию. Лекарство,однако, есть. Совсем простое. Гонвил,решил я умереть.
Гонвил.
Похвально. Как жеты умереть желаешь?
Эдмонд.
Дай мне яду.
Гонвил.
Ты шутишь?
Эдмонд.
Там, вон там, в стене, на полке,за черной занавеской — знаю, знаю,—стоят, блестят наполненные склянки,как разноцветные оконца — в вечность…
Гонвил.
…Иль в пустоту. Но стой, Эдмонд, послушай, —кого-нибудь ведь любишь ты на свете?Иль, может быть, любовью ты обманут?
Эдмонд.
Ах, Гонвил, знаешь сам!.. Друзья моидивятся все и надо мной смеются,как, может быть, цветущие каштанынад траурным смеются кипарисом.