Трагедия казачества. Война и судьбы-4

Написанная Ирченко картина изображала стоявших на коленях казаков. Над их головами в центре картины возвышалась фигура Богоматери. Правая рука ее простиралась на Запад, но на самом деле руки не было видно. Она была закрыта висящей на ней частью одеяния. Высокие заказчики процензурировали первоначальный эскиз. Опасаясь, что европейские союзники России, Франции и Англии, смогут истолковать указывающую на Запад руку Богородицы, как символическое выражение русских претензий на экспансию в Европу, рука Богородицы была дипломатично прикрыта. А то ведь, не дай Бог, подумают о нас плохо.

В тридцатые годы Ирченко проживал и работал в Москве. Это было время показательных процессов и террора, и уцелеть в те годы удавалось не всякому. Также и Ирченко не попал в число удачников. Как он рассказывал, ему поручили организовать выставку московских художников. В числе картин, поданных на рассмотрение, был также представлен портрет Сталина, написанный известным московским художником. По словам Ирченко, портрет был написан талантливо и смело, и, если смотреть на него на расстоянии, портрет был художественной удачей. Это впечатление, однако, разрушалось при рассмотрении портрета вблизи. Резкие мазки белил вокруг губ придавали рту Сталина вид жестокого оскала. Без того низкий лоб вождя еще больше сжимался над надбровными дугами, и отец народов начинал смахивать на вызывающее ужас чудовище.

Что делать? Как назло у Ирченко не было выбора. Портрет был единственной работой, представленной художником. Как же здесь отказать?! Тем более отвергнуть портрет Сталина! Это же значило накликать на себя несчастье. Примешь — беда. Не примешь — беда. В конце концов, Ирченко вынес компромиссное решение. Он поместил портрет на стене против входа в зал, так что посетители выставки, входя в него, могли видеть и оценить портрет во всех его художественных достоинствах. Правда, продвигаясь вдоль стен, они неизбежно приближались к портрету вплотную. Что тогда? Ирченко надеялся, что первое положительное впечатление нейтрализует второе.

Увы, надежда оказалась тщетной. Ирченко был арестован и осужден на 15 лет лишения свободы и отправлен на отсидку в тюрьму в Пятигорске.

Там вместе с подобными ему тяжелыми государственными преступниками он был помещен в особую камеру. Она была расположена в коридоре ниже уровня тюремного двора. Поэтому настоящего окна в камере и не было, но вверх выходила зарешеченная шахта, через которую проникал снаружи дневной свет. Смотреть через нее было невозможно, и заключенные были полностью отрезаны от каких-либо зрительных впечатлений внешнего мира. Помимо этого, пол коридора был застлан войлоком, охрана ходила по коридору в валенках, и в камеру не доносилось извне ни единого звука. Царила мертвая тишина, нарушаемая только лязгом замка, когда тюремщики приносили в камеру еду.

Нельзя было создать большей изоляции заключенных от внешнего мира. Никаких известий о событиях в нем в камеру не поступало, и узники утратили всякое реальное ощущение времени: действительный отсчет дней, недель, месяцев и лет стал невозможен. Психологически время остановилось, хотя о его космическом потоке свидетельствовала смена света и тьмы в отверстии выходящей на тюремный двор оконной шахты. И это все. День за днем, год за годом. И, может быть, именно это состояние сознания, когда время остановилось, а душевные пытки продолжаются в неопределенной бесконечности, и есть то, что в собственном смысле этого слова принято называть адом.

Услышанное мною превосходило все то, что рассказывал о своем заключении в харьковской тюрьме отец. И ведь эту предельную муку изобрел другой человек. Может быть, даже за это получал награды. А может быть, и его, в конце концов, постигла участь тех чекистов, которые, по непостижимому извиву судеб, в сталинскую эпоху стали ненужными или просто неудобными, хотя бы потому, что много знали. После пыток и абсурдных признаний питомца «железного Феликса» повели в подвал, где низший по рангу «коллега» разрядил приставленный к его затылку пистолет.