Трагедия казачества. Война и судьбы-5

В Ярославской был филиал Краснодарской краевой школы взрослых. Я решил поступить в эту школу, но и тут в приеме мне отказали, тоже без всяких объяснений. В ремстройконторе меня не приняли в профсоюз, но тут хотя бы объяснили, что поскольку я по приговору лишен гражданских прав, то это не позволяет мне быть и в профсоюзе. Во всей этой вакханалии только одно событие удовлетворило меня: в военкомате меня не поставили на воинский учет по той же причине, но что будет со мной, если начнется война, мне не сказали, но я и сам догадывался, что хорошего в таком случае мне ожидать не следует. Я не совсем понимал, как это все организовывалось. Понятно, что районное управление МВД меня на какой-то учет поставило, но неужели МВД информацию обо мне распространило и по всем мелким местным начальникам.

Вот такие укусы со стороны советской власти продолжались до той знаменитой поры, когда Хрущев произнес свой доклад на съезде КПСС, когда было введено в оборот понятие «культ личности Сталина» и, наконец, в 1955 году была объявлена амнистия осужденным по 58-й статье. Однако мне все это помогло не сразу. Я уже был прорабом, и как раз в это время наша ремстройконтора ремонтировала здание УВД. Поэтому я просто пришел к начальнику и потребовал заменить мне паспорт, показав ему соответствующую газету.

— Э, — сказал майор, — ничего мне твоя газета не доказывает. В законе что сказано: распространяется на граждан, совершивших преступления во время войны. Ты осужден в сорок шестом году. Откуда я знаю, что ты совершил все свои штучки не в сорок шестом?

Пришлось мне писать бумагу в Верховный суд. Ответ я получил из Главной военной прокуратуры и сразу отнес начальнику.

— Вот это другое дело! — сказал майор. — Дуся, сооруди ему другой паспорт.

Теперь я стал полноправным гражданином Советского Союза, был принят в профсоюз и получил военный билет, в котором значился «стрелком-автоматчиком запаса 1-й категории».

Справку из школы так мне и не выдали, но приняли в 10-й класс вечерней школы взрослых, и я приступил к занятиям.

Жизнь продолжалась.

20. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На этом я заканчиваю свое повествование. Не потому, что закончилась жизнь, а потому, что я переступил важный рубеж — я стал обыкновенным советским обывателем. Конечно, и в этой жизни происходили различные события, интересные и важные для меня, но, считаю, никак не интересные для читателя.

Поэтому всю свою дальнейшую жизнь я обрисую в нескольких словах. Я окончил десятый класс (во второй раз), затем окончил институт с красным дипломом и получил специальность инженера-строителя. Поступив в институт, я переехал вместе с женой и двухмесячным сыном в Краснодар, где и живу до сих пор. Получив диплом, я был оставлен в институте на преподавательской работе, но меня больше привлекало проектирование, и я всю свою оставшуюся жизнь работал в проектных организациях, дослужившись до должности главного конструктора научно-исследовательского и проектного института.

Мою семейную жизнь я считаю вполне удавшейся. Моя жена, ярославская казачка Антонина Николаевна вышла за меня, уже прошедшего огонь и воду, семнадцатилетней девочкой, глупой, восторженной и ничего не умевшей, но все эти годы была мне верной подругой и стала такой замечательной хозяйкой, что другой такой (возможно, я пристрастен) нигде в мире не существовало.

В Библии пишут так: «… Исаак родил Иакова…» и так далее. Я тоже родил двух сыновей; оба выросли и получили высшее образование, но в 1995 году нашу семью постигло тяжелейшее горе: в автодорожном происшествии погиб старший сын, и он часто снится мне и по сей день. А два года назад я похоронил и свою жену.

Сейчас у меня три внука и внучка, но никто из них ни в малейшей степени не интересуется ни казачьими делами, ни вообще казачьей историей. Все мои попытки как-то заинтересовать их успеха не имеют. Не помогают мои постоянные напоминания о том, что у них в жилах течет казачья кровь.

Значит, после меня останется только эта книга. Сколько трудов потратил я на нее, в моем возрасте и при моих многочисленных болезнях. Этого уже коротко не расскажешь. Но доволен ли я своей книгой? Нет, не доволен.

Вильгельм Кюхельбекер, декабрист и лицейский товарищ Пушкина, писал кому-то из сибирской ссылки, что жить ему тяжело, но говорить об этом стыдно, так как он знает, что большинству его товарищей еще тяжелее. Ни в коей мере не сравнивая себя с Кюхельбекером, все-таки, перечитывая мной написанное, я испытываю похожие чувства: большинству моих товарищей тоже было труднее в советских лагерях, чем мне.

Меня могут упрекнуть и в том, что я слабо и невыразительно показал положение заключенных в советских лагерях в то убийственное время и что, можно сказать, совсем не рассказал о муках и страданиях, а часто и гибели отдельных людей. Привожу официальные данные о смертности заключенных в ГУЛАГе: 1942 год — 352.560 человек, 1943 год — 267.826 человек, 1944 год — 114.481 человек и так далее. И это только по ГУЛАГу.