Трагедия казачества. Война и судьбы-5

Множество заключенных трудилось на бетоне. С позиций сегодняшнего дня это была, без сомнения, настоящая каторга. Ни одного механизма, все вручную. Арматуру рубили зубилами и молотками, схватывали проволокой, щебень били из привозимых булыжников молотами, сортировали по фракциям руками на ситах, гарцевали (смешивали) бетон лопатами на деревянных бойках, доставляли бетонную смесь в нижние части конструкций тачками, в верхние — носилками, уплотняли уложенный бетон деревянными трамбовками. Никаких бетономешалок, никаких транспортеров, никаких вибраторов.

Были очень строгие требования к рецептуре бетона, но как проверить ее соблюдение? У прораба было еще два десятника, но все равно уследить они за «туфтой» не могли: возле каждой группы гарцующих на бойке зэков стоять не будешь, да и за каждым ведром цемента, песка и щебня разных фракций не уследишь. Был только моральный контроль: всем было объявлено, что при обнаружении хотя бы одного случая «туфты» вся бригада будет лишена зачетов за квартал, угроза серьезная. Но кубов надо было много, и, конечно, «туфта», нужная для увеличения количества этих, так нужных для наряда кубов, была неизбежной, а уж для того, чтобы избежать наказания, нужна была находчивость и ловкость, а этих качеств у советского заключенного всегда хватало. Способы и приемы «туфты» на бетоне перечислять здесь не буду.

Когда мы, плотники, пришли на трубу, земляные работы, относящиеся к ней, уже были начаты с обеих сторон. От самой трубы это происходило довольно далеко, нам виднелось только множество копошащихся жуков. Техника земляных работ — лопаты и тачки. Я сразу вспомнил таблицу умножения, получилось, что погонный метр насыпи возле трубы имел полторы тысячи кубометров, а вся насыпь, как говорил Райкин — «очертенная» цифра. Сколько же нужно было людей-землекопов, чтобы все насыпать?

Это, видно, подсчитывал не только я, и на нашу колонну постоянно прибывали новые этапы. Два или три таких этапа, каждый человек в 50–60, состояли почти из одних евреев. Мне сейчас доказывают, что этого не могло быть, что евреев в это время массово не сажали. Но их к нам привозили, худых, бледных и голодных, но свеженьких, еще в вольной одежде, не ограбленных. Сразу, конечно, пошла большая торговля, они с охотой отдавали свою одежду за хлеб, за сахар, за деньги. Я, готовясь к близкой свободе, купил у одного еврея хорошее пальто с бобровым воротником за 300 рублей. Он был намного выше меня ростом, и пальто пришлось подрезать внизу. Получилось хорошо, только карманы оказались очень низко.

Трубу мы делали долго, месяца три. Закончив работу, уехали на другую колонну сначала арматурщики и бетонщики, затем и мои плотники. Мне уже оставалось совсем немного, и меня тревожить не стали, а оставили прорабом на той же трубе с бригадой изолировщиков.

Произошел интересный эпизод. Трудимся мы на трубе, котлы кипят, ведрами и ковшами зэки таскают горячую мастику, мажут, размазывают. Подходят какие-то люди, увешанные всякими предметами, с ними начальник охраны. Объясняются: корреспонденты Хабаровской краевой газеты «Тихоокеанская звезда» желают нас сфотографировать для газеты. Начинается веселая суматоха: фотограф найдет нужную точку, но ему мешает один из наших конвоиров. Тот кричит: «Убирай свой идиотский штык, отойди вон туда!», — а тот отвечает: «А мне отсюда не видно», стараясь показать присутствующему начальнику свое усердие и бдительность.

Потом в «Тихоокеанской звезде» была большая статья о том, как отважные комсомольцы по зову партии через леса и горы строят стальную магистраль, и что Сахалин скоро перестанет быть островом. И с фотографией, хотя сам я ее и не видел. Интересно, как я сам на ней получился, и куда корреспондент дел штык.

Еще на нефтепроводе я написал матери, чтобы она перестала высылать мне продукты, а попросил что-нибудь из одежды. Как и все, у кого приближался конец срока, я старался что-то подготовить, чтобы, выйдя из лагеря, не выглядеть зэком. И в этом мне, как я уже говорил, помогли вновь прибывшие с воли люди. Для людей, освобождающихся зимой, самым проклятым был вопрос обуви. Никому не хотелось выходить на волю в проклятых унтах, но валенки при выходе за ворота отбирали безоговорочно. Не помню уже, каким образом, но я раздобыл себе черные валенки, которые, по слухам, не отбирали.

На эту колонну еще раз приезжал Казьмин, и я теперь уже решительно пообещал остаться на стройке.

Еще несколько слов о Жоре Александрянце. Все это время он работал на какой-то колонне старшим бухгалтером, освободился, съездил на свою родину, в Сухуми, вернулся с женой Сулой и маленьким Жориком и жил в Циммермановке, где-то работая. Связь с ним я имел постоянно, и он тоже убеждал меня не торопиться ехать домой на Кубань.

Вот и наступил мой светлый день: меня отправляют в Циммермановку для переправки в Комсомольск, то есть на свободу.