Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

Здесь, конечно, несколько идеализируется отношение турок к славянам; ближе к истине, скорее, следующая оценка: «Все, кому приходится близко знакомиться с турками, выносят обыкновенно убеждение, что мнение о фанатизме турок сильно преувеличено; турок-суннит не фанатичен и в этом отношении его никак нельзя сравнить с персом-шиитом, который христиан, евреев и даже мусульман, не принадлежащих к его шиитскому толку, считает нечистыми. Турок же, по существу, веротерпим и вовсе не склонен к религиозным преследованиям христиан. Но наряду с этим, однако, следуя учению Корана, он всегда ставит себя, правоверного мусульманина, выше христианина и относится к нему как милостивый победитель к побежденному. Пока христиане выполняли все обязанности верноподданных султана /…/, турки даже старого режима относились к ним снисходительно, мягко и без особых притеснений; но как только какая-либо из христианских народностей, как армяне или балканские славяне, проявляла стремление добиться самостоятельности или равенства с мусульманами, турецкое правительство не останавливалось перед самой жестокой расправой /…/».[685]

Но после 1878 года отношения России с Болгарией действительно стремительно разрушались: победители повели себя так, что невольно заставляли забывать о прежних угнетателях — ныне почти ничем не угрожавших.

Так или иначе, но в отчете о конгрессе Горчаков признавался: «Берлинский конгресс есть самая черная страница в моей служебной карьере»; приписка Александра II: «В моей тоже».[686]

Последствия войны были для российского правительства самыми плачевными.

Ярая панславистская пропаганда, предшествовавшая войне, вполне имела успех. Сочувствие сначала балканским повстанцам, а потом и собственной героической армии сплотило вокруг правительства вечно оппозиционную общественность — это был воплощенный идеал, к которому позже так безуспешно стремился В.К. Плеве.

Совсем не удивительно, что хроника революционных событий с кануна войны и до ее завершения в январе 1878 года чрезвычайно бедна событиями и фактами: патриотические настроения захватили даже таких будущих цареубийц, как Желябова, Перовскую и Анну Корба — последние самоотверженно работали в лазаретах, Анна Корба — в прифронтовом.

Но тем сильнее оказалось и последующее разочарование: православный крест на Айя-Софии так и остался невоплощенной мечтой, а ворота из Черного моря в Океан по-прежнему запирала еще более враждебная и не разгромленная до конца Турция.

Спустя год идеологи бескорыстной освободительной войны, упоминавшейся Половцовым, писали уже в таком стиле:

Н.Я. Данилевский: «Видно, путь к Босфору и Дарданеллам идет через Дели и Калькутту»;

И.С. Аксаков: Россия еще не достигла своих естественных границ на юге: Черное море должно стать «русским», а для овладения им и Проливами следует захватить Среднюю Азию, что заставит Англию «стать податливее к нашим законным правам и требованиям на Черном море и Балканах».[687]

Не меньшие претензии были и к собственному правительству.

Общественность, возмущенная невозможностью возрадоваться установлению российской гегемонии в славянских землях и на черноморских проливах, требовала компенсации лично себе, а именно — приглашения народных избранников к управлению государством. Вот тут у нее появилось вдруг пристрастие к законам логики: почему возможна конституция в Болгарии, формально остававшейся еще в вассальной зависимости у турецкого султана, и невозможна конституция в России, освободившей болгар от иноземного рабства?

Вразумительного ответа, естественно, не было и быть не могло.