Трагедия русского Гамлета

Генерал Пален, который в качестве военного губернатора Петербурга имел всегда возможность видеться с Александром, убедил великого князя согласиться на тайное свидание с Паниным. Это первое свидание произошло в ванной комнате. Панин изобразил Александру в ярких красках плачевное состояние России и те невзгоды, которые можно ожидать в будущем, если Павел будет продолжать царствовать. Он старался доказать ему, что содействие перевороту является для него священным долгом по отношению к Отечеству и что нельзя приносить в жертву судьбу миллионов своих подданных взбалмошным прихотям и несчастному слабоумию одного человека, даже в том случае, если этот человек его отец. Он указал ему, что жизнь, по меньшей мере свобода, его матери, его личная и всей царской семьи находится в опасности благодаря тому отвращению, которое Павел питал к своей супруге; с последней он совсем разошелся, и свою ненависть, которая все возрастала, он даже не скрывал и естественно мог при таком настроении принять самые суровые и крутые меры; что дело идет ведь только о низвержении Павла с престола, дабы воспрепятствовать ему подвергнуть страну еще большим бедствиям, спасти императорское семейство от угрожающей ему опасности, создать самому Павлу спокойное и счастливое существование, вполне обеспечивающее ему полную безопасность от всевозможных случайностей, которым он подвержен в настоящее время; что, наконец, дело спасения России находится в его, великого князя, руках и что, ввиду этого, он нравственно обязан поддержать тех, кто озабочен теперь спасением империи и династии.

Эти первые представления Панина поколебали молодого великого князя, но не убедили его окончательно дать свое согласие.

Нужно было более шести месяцев, чтобы его искусители смогли добиться его сочувствия тому, что они предпринимали против его отца. Что касается графа Палена, то он, как чрезвычайно ловкий человек, заставил предварительно высказаться Панина, считая его наиболее скромным и способным для столь трудного дела, как внедрение в душу юного великого князя всех тех специальных аргументов, которые могли его подвинуть на содействие акту, столь сильно противоречившему всем его чувствам. Пален, говорю я, после возвращения Панина в Москву приступил уже к личному воздействию на великого князя путем всевозможных намеков, полуслов и словечек, понятных одному Александру, сказанных под видом откровенности военного человека, каковая манера говорить являлась отличительным свойством красноречия этого генерала.[127] Панин, как я уже говорил, был возвращен из Петербурга в Москву не потому, что проникли в его тайну, но вследствие одной из тех подозрительных, взбалмошных, неожиданных прихотей, которые отличали Павла I. Пален остался один на своем посту и со своим замыслом, и в конце концов ему удалось вырвать у Александра роковое соглашение на предположенное предприятие.

Нельзя не сожалеть, что благодаря всем этим роковым обстоятельствам Александр, который всегда стремился к добру и который обладал такими качествами для его осуществления, не остался чуждым этой ужасной, но вместе с тем неминуемой катастрофе, положившей предел жизненному поприщу его отца.

Несомненно, что Россия страдала глубоко под управлением в некотором роде маньяка; правда также, что в этой стране сумасшедший государь не может быть ни обуздан, ни удален; но, раз так пришлось выйти из этого затруднения, Александр носил, чувствовал, питал в самом себе всю свою жизнь сумрачный отблеск насилия, совершенного над его отцом, которое падало на него и от которого он в собственных глазах никогда не мог омыться. Это несомненное пятно, которое тем не менее доказывало только высшую его неопытность, невинное и полное неведение людей и обстоятельств его страны, доказанное невозможными реформами, затеянными им для России, и его проектами собственного устранения от власти, как коршун терзало его совесть, парализуя в начале его царствования лучшие его способности и начинания, а в конце жизни привело его к глубокому упадку, к мистицизму, доходившему иногда до суеверия.