«Трагическая эротика»

Создавалось впечатление, что именно великий князь олицетворяет для немалой части патриотического общественного мнения военные усилия России. Вряд ли это вызвало одобрение царя и особенно царицы.

Поражения русской армии весной и летом 1915 года вызвали волну критики в адрес правительства и командования. Особое политическое и психологическое значение имело оставление русскими войсками Варшавы 22 июля. В августе в правительстве обсуждали планы эвакуации Киева и даже Петрограда.

Правда, современники отмечали, что армия и страна готовы были обвинять кого угодно, но только не Верховного главнокомандующего. Великий князь Андрей Владимирович записал в своем дневнике 24 августа: «…личность Николая Николаевича была известна всей России, и его популярность не была даже поколеблена последним периодом войны, когда нашей армии пришлось все отступать»1225.

Люди нередко возлагали ответственность за поражения на правительство, в особенности на военного министра Сухомлинова. Так, некий житель Саратовской губернии писал 27 июля 1915 года в Петроград: «Падение Варшавы произвело здесь на крестьян большое впечатление. Нет слова, каким они не ругают Сухомлинова; большинство читает газеты и, конечно, по-своему объясняет речи в Думе. Мне постоянно задают вопрос, когда Великий Князь повесит его, и вы понимаете, как мне трудно отвечать на это»1226.

В стратегическом же отношении особое значение имело падение крепости Ковно 4 августа. Дело было не только в том, что десятки тысяч солдат оказались во вражеском плену, а противник захватил более тысячи русских орудий. В отличие от ряда других крепостей, занятых ранее неприятелем, она находилась на линии фронта, сохраняя боевую связь с полевыми войсками. После оставления крепости в руки неприятеля перешли мосты через р. Неман и железнодорожная линия на Вильну, только частично разрушенная гарнизоном1227.

Широкое общественное мнение не было осведомлено о всех аспектах стратегической ситуации, однако падение Ковно также переживалось необычайно остро, вызвав новые волны шпиономании; распространялись слухи о том, что крепость сдана генералами-предателями. Слухи эти не всегда были беспочвенными. Немецкая разведка действительно предлагала коменданту крепости генералу В.Н. Григорьеву миллион марок и политическое убежище в Германии в случае сдачи крепости. Первоначально он, возможно, готов был принять предложение немецкого командования, но затем изменил свое мнение. Григорьев бежал из крепости, оставив своих солдат, ибо боялся быть отрезанным немецкими войсками1228.

Наконец, значительное недовольство общества вызывали и ближайшие сотрудники великого князя, прежде всего начальник его штаба генерал Янушкевич, который в начале войны восхвалялся милитаристской пропагандой как «герой войны» (уже в феврале 1915 года последний стал получать анонимные письма, в которых его упрекали за то, что он «взялся за дело не по уму»1229). И лишь фигуры самого Верховного главнокомандующего острая критика не касалась. К августу эта критика Янушкевича и других чинов Ставки значительно усилилась1230.

Действительно, в некоторых источниках резкая критика генералитета и (или) правительства соседствует с похвалами в адрес популярного великого князя. Некий военнослужащий писал из действующей армии 26 мая 1915 года: «Настроение с падением Перемышля сильно понизилось. С ужасом думаем – неужели с такой напряженностью и трудом придется провести еще зиму – не хватит нервов. <…> Генералы же наши бросают зачастую непроизводительно на убой десятки тысяч солдат; живут они в полном комфорте, в 15 – 20 верстах от боя и получают за храбрость других Георгиевские кресты. <…> А какие мои солдаты молодцы. Вот в них я верю. Как бы хотелось, чтобы все это знал наш Верховный Главнокомандующий. Мы Его любим, верим в него»1231.

Встречались, однако, и другие мнения. С.А. Загрецкий, бывший на момент совершения преступления студентом Новороссийского университета, был обвинен в том, что он неоднократно заявлял: «Наш Гинденбург – гениальный человек, Ваш же Николай Николаевич в сравнении с ним ничтожество»; «Вот наш Гинденбург деятельный человек, культурный молодец; он покажет, где раки зимуют, а ваш Николай Николаевич – ничтожество против него». Мать Загрецкого, немка по происхождению, утверждала, что его намеренно оговорили соседи, с которыми их семья была в ссоре. Показания свидетелей были противоречивы, и расследование в конце концов было прекращено за недостаточностью улик1232. Можно, однако, с уверенностью предположить, что современники нередко сравнивали военное мастерство германского полководца и русского Верховного главнокомандующего (подобное противопоставление было присуще немецкой и австро-венгерской пропаганде). Вероятно, это сравнение далеко не всегда было в пользу великого князя.

Все же, несмотря на поражения, немало жителей России и летом 1915 года продолжало полностью верить великому князю Николаю Николаевичу. Как уже отмечалось, он продолжал восприниматься многими как уникальный вождь-спаситель.