«Трагическая эротика»

Крайние проявления шовинизма становились опасными для правительства, объединение общества на основе негативной интеграции стало представлять серьезную политическую проблему для режима. О том же свидетельствовало и воззвание московского градоначальника к населению древней столицы в августе 1915 года, в котором он подтверждал безусловное недопущение демонстраций в городе. Население призывалось «проявить патриотические чувства и духовное единение с армией не путем уличных манифестаций, а упорным и непрерывным трудом на помощь нашим славным героям». В условиях поражений русской армии любая весть даже о частичных победах вызывала вспышки энтузиазма. Так, весть об удачных действиях русского флота в Рижском заливе стала причиной восторженных манифестаций в Петрограде, в накаленной обстановке появился и совершенно невероятный слух о взятии Дарданелл союзниками, что повлекло новые восторженные манифестации1487. Очевидно, московский градоначальник боялся повторения майского погрома, спровоцированного патриотическими манифестациями. Но как мог восприниматься русскими патриотами этот призыв властей к дозированию и ограничению проявления искренних патриотических чувств?

Власти предотвратили в 1915 году антинемецкие погромы в других городах империи, показательно, что в Екатеринославе, например, к ним призывали листовки, выпущенные некими рабочими организациями. При этом ситуация во многом программировалась давними традициями германофобии в России: если галломания и англофилия нередко переплетались с выражением симпатий к республиканскому и конституционному образу правления, то германофобия часто оформляла антидинастические и антимонархические настроения. Легко было представить, к каким последствиям она могла привести, если немецкие фамилии имели более 15 % офицеров императорской армии и почти 30 % членов Государственного совета1488.

Вернемся к рассмотрению дел по оскорблению членов царской семьи. Изучение этого источника не дает оснований для выводов относительно распространенности антимонархического сознания. Но этот источник важен в ином отношении. Он позволяет точнее описать ситуацию политической изоляции Николая II, связанную с фрагментацией монархической политической культуры. В условиях особого общественного кризиса, связанного с затягиванием войны, даже люди консервативных взглядов, носители разных типов монархического сознания переставали быть прочной опорой режима. «Слабый царь», «слабовольный» император и тем более «пьяненький» «царь-дурак» Николашка, одураченный врагом, не соответствовал их патриархальному монархическому идеалу великого и могучего, мудрого и справедливого государя, которого должны были любить его верноподданные.

Это весьма важно для понимания особенностей революции 1917 года. Обычно внимание современников и историков привлекают фигуры политических вождей, участвовавших в свержении старого режима. Но революции также невозможно представить без поразительного бездействия ряда лиц и институтов, которые как раз в подобных обстоятельствах и должны были бы проявлять себя. Современников поражало нарастание апатии среди государственных служащих разного ранга. Видный чин политической полиции, посетивший в конце 1916 года восточные губернии империи, впоследствии вспоминал: «Поездка моя в Сибирь закончилась. Масса лиц промелькнула передо мною. Принадлежали они к различным категориям службы, положения и образования. Были умные и опытные, сосредоточенные, преданные долгу люди, были глупые, легкомысленные и поверхностные, впавшие в обывательщину, но почти на всех отражался отпечаток уныния, нерешительности, что можно было бы назвать психозом апатии, охватившим российского обывателя и чиновника»1489.

Между тем автор, обличавший задним числом апатию обывателя, и сам проявил поразительное бездействие, граничившее с должностным преступлением, получив доверительную и важную информацию о подготовке государственного переворота. Один его хорошо информированный знакомый в 1916 году поведал ему о заговорах, предполагавших отречение императора: