Трагическая идиллия. Космополитические нравы ...

С первого же рукопожатия, которым они обменялись при теперешней встрече, Корансез почувствовал эту юношескую невинность, эту чистую правдивость друга своей юности. Почувствовал он их и в невинном увлечении Отфейля баронессой Эли де Карлсберг. День за днем на его глазах вырастала эта страсть, о которой он только что рассказал своим собеседницам. Но он не сказал им, что, по его мнению, баронесса увлеклась молодым человеком не менее чем он ею. Тут он действительно мог похвалиться своей прозорливостью, которая и в этом случае, как и во многих других, оказалась незаурядной.

Но как ни был прозорлив южанин, а все же он не предвидел, что, воспользовавшись своим открытием для собственной выгоды, он превращал в драматический эпизод ту оперу-буфф, которой должен был быть его брак с госпожой Бонаккорзи. Когда Корансез говорил о самом себе и о своей знаменитой линии счастья, то постоянно повторял: «У меня всегда выходят забавные штуки…»

Действительно, в жизни, кажется, встречаются два весьма различных типа людей, и их вечное существование доказывает законность двух точек зрения на жизнь, в течение веков проводимых в комедии и трагедии. Каждый человек примыкает к одной из этих категорий, и редко встречаются люди, в которых смешиваются оба элемента. Для одного типа субъектов, похожих на Корансеза, самые романтические положения сводятся к водевилю. У другого класса, к которому — увы! — принадлежал Пьер Отфейль, наоборот, самые простые эпизоды превращаются в драму. Если первые любят, и любят искренно, то никогда любимая женщина не причинит им боли. Другие обречены на глубокие потрясения, на тяжкие волнения: все их идиллии суть трагические идиллии.

И действительно, стоило только поглядеть на двух молодых людей, один подле другого, в ту минуту, когда Корансез положил руку на плечо Отфейля, и с полной очевидностью обнаруживалась противоположность между этими типичными представителями персонажа из комедии и героя из трагедии: один крепкий и веселый, с блестящими глазами, с чувственными губами, самоуверенный и как бы брызжущий благодушием; другой — хрупкий и нежный, взор омрачен думой, он готов на страдание при малейшем соприкосновении с жизнью.

Когда подошедший пробудил его от мечтаний, то по его телу пробежала дрожь от враждебного чувства, которое он едва скрывал. Но эта враждебность не обидела хитрого южанина. Он отлично знал, что она бесследно исчезнет, стоит только произнести одно имя. Заставив своего друга подняться, он взял его под руку и начал так:

— Что за странная скрытность явиться сюда, не предупредив меня? Скрытность и глупость! Мы преспокойно могли бы пообедать. Сегодня я был за столом в самом лучшем обществе Монте-Карло: госпожа де Карлсберг, госпожа де Шези, мадемуазель Марш, госпожа Бонаккорзи. Ты не соскучился бы…

— Да в пять часов я и сам не знал, что поеду с шестичасовым поездом, — отвечал Отфейль.

— Знаю я это, — продолжал Корансез, — некоторые очень спокойно сидят в своей комнатке в Каннах, но вдруг, подобно Жанне д’Арк, слышат голоса, только совсем другие: «Rien ne va plus… Messieurs, faites vos jeux…». И вот банковские билеты начинают корчиться в их бумажниках, а луидоры танцевать в кошельках, и человек, сам не зная как, попадает за зеленое поле. Выиграл ты, по крайней мере?

— Никогда не играю, — отвечал Пьер.

— Все имеет свое начало, — возразил другой. — Но скажи, пожалуйста, ты часто сюда являешься?

— Сегодня первый раз.

— И ты всю зиму провел в Каннах! Недаром Дюпра называет тебя «мадемуазель Пьерретта». Ты слишком молод, чтобы быть таким благоразумным. Берегись, молодость возьмет свое. Кстати, речь зашла о Дюпра… Не имеешь ли ты известий о нем?

— Он все еще на Ниле с женой, но уже на пути в Каир, — отвечал Отфейль. — Он даже настаивал, чтобы я присоединился к ним…

— Но ты не пожелал ехать и провести с ними конец их медового месяца… Это еще благоразумнее, чем не играть, — подхватил Корансез. — Вот что значит не ехать в свадебное путешествие на здешний берег, как то делается во всем свете: хотят сфинксов, пирамид, пустынь, катарантов, разрушенных храмов… А в конце концов соскучатся со своей женой и ей опостылят, не успев даже устроить домашний очаг…

— Но уверяю тебя, что Оливье очень счастлив, — отвечал Отфейль с живостью, показывавшей, как близок был его сердцу друг, о котором Корансез говорил так шутливо.

Затем без сомнения, чтобы сразу обрезать всякие комментарии касательно отсутствующего, он прибавил:

— Да и что такое, говоря серьезно, свадебное путешествие сюда! Неужели ты находишь интересным это общество? — Он показал на толпу игроков, которая становилась вокруг столов все возбужденнее с каждой минутой. — От Ниццы до Сан-Ремо раскинулся рай растакуэров[11]. Это пошло, это гадко, это унизительно. Роскошная природа, опозоренная людьми, — вот этот берег… Серьезно, Оливье прав, предпочитая пустыню: стоит ли труда покидать Париж, чтобы ехать сюда и найти карикатуру на него?

— Это мнение парижанина, — молвил провансалец.

После эпизода в аристократическом клубе он питал против столицы злобу, которую облегчил, повторяя: