Трагическая идиллия. Космополитические нравы ...

Ее легкий бюст, единственная часть ее тела, которую можно было видеть, был одет в корсаж из лилового шелка, отделанный оборками из черного шелка, с такими же рукавами, которые, казалось, дрожали при каждом ее движении. Аграф из крупного дунайского жемчуга, с бриллиантами кругом, застегивал этот корсаж, на котором блистала длинная золотая цепочка от часов, тоненькая и усыпанная камнями с чудной игрой. На голове у нее была очень маленькая шляпа, сделанная из двух крылышек, отделанных лиловым шелком и серебром. Эта модная безделушка на тяжелых косах ее черных волос и бьющий на эффект туалет представляли резкий контраст и с ее лицом, и с ее занятием, которым она была поглощена в этот момент.

На лице этой женщины сияла столь редкая во времена нашей стареющей цивилизации величавая красота, которая не поддается разрушительному действию лет и горя, потому что она заключается в основной соразмерности частей: в форме головы, в линии лба, в строении челюстей, в зрачках глаз. Но если вы узнаете, что в ее жилах текла греческая кровь, то для вас станет понятна классическая изящность этого лица.

Ее отец, генерал Заллаш, бывший тогда адъютантом при коменданте Зары, женился по любви на черногорке, которая сама была дочерью уроженки Салоник, и только эта наследственность могла создать то величавое и вместе изящное лицо, на котором матовая и знойная белизна кожи окончательно закрепляла какой-то неопределенный восточный колорит.

Только в одних глазах не было блаженного или страстного огня восточных очей. Они были какого-то неуловимого оттенка, темные, почти с желтизной, с каким-то неизъяснимым выражением зрачков, как будто внутренняя боль омрачала взор. В них читалась такая глубокая скука, такое неисцелимое утомление, что, разглядев это выражение, вы невольно стали бы жалеть эту женщину, столь одаренную на первый взгляд, и вы почувствовали бы стремление исполнять малейшие ее желания, лишь бы только с этого чудного лица исчезло это выражение хоть на одну секунду. Но, без сомнения, это была просто игра физиономии, которая ничего общего с душевным настроением не имела, потому что дивные глаза сохраняли свое странное выражение даже в настоящую минуту, когда баронесса Эли вполне отдавалась безумной фантастичности своей игры.

С тех пор, как Корансез расстался с ней, она выиграла громадную сумму: перед ней высилась пачка тысячефранковых билетов, пожалуй, до пятидесяти, — и целая колоннада из монет в двадцать и сто франков. Прелестная ручка в перчатке, вооружившись лопаточкой, с грациозной ловкостью хозяйничала среди этих куч денег, и — это и возбуждало вокруг ее игры лихорадочное любопытство — она каждую очередь рисковала наивысшей ставкой: девять луидоров на цифру (цифру ее лет — 31), столько же на карре и шесть тысяч франков на черную. Размеры возможного выигрыша и проигрыша были так велики, а она относилась к тому и другому с такой очевидной бесстрастностью, что, вполне естественно, стала душой партии и вокруг нее раздавались бесчисленные замечания, на которые она, по-видимому, обращала столь же мало внимания, как и на движение шарика на рулетке.

— Уверяю вас, это эрцгерцогиня, — говорил один.

— Нет, это русская княгиня, — возражал другой. — Только русские и способны на подобную игру.

— Ее цифра вышла сейчас три раза подряд. Если она выйдет еще раз, банк лопнет!

— Э, нет, на цифре она не может выиграть… Ее спасает цвет.

— Я верю в ее звезду. Я ставлю на ее цифру.

— А я играю против нее. Она начала теперь проигрывать.

— Руки… — говорил Корансез, нагибаясь к уху Отфейля, — взгляни на руки: даже и под перчатками видны руки аристократки и фантазерки. Посмотри на другие, как вытягиваются и прячутся эти жадные и дрожащие пятерни. Все кажутся плебейскими, когда взглянешь на ее пальчики… Но можно сказать, что мы принесли ей несчастье. Красная и 7… Она проиграла… Красная, 10… Еще проиграла… Красная и 9… Снова проигрыш… Красная и 27… Она потеряла двадцать пять тысяч франков! Если бы это слово не было вульгарным в приложении к такой красивой женщине, то я сказал бы: «Ай да бабища!» Она продолжает…

Молодая женщина действительно продолжала распределять свое золото и билеты на ту же цифру, то же карре, тот же цвет, но, по-видимому, ни эта цифра, ни карре, ни черная не хотели больше выходить. Еще несколько ставок, и монеты в двадцать и сто франков исчезли, как бы потонув в бездне, а вслед за ними и билеты отправились под лопаточку и присоединились к куче, выросшей перед крупье.

Не больше четверти часа прошло с того момента, когда Отфейль и Корансез начали следить за этой партией, а перед баронессой Эли не было уже ничего, кроме маленького пустого кошелька и какой-то драгоценной вещицы варварского типа: коробочки для папирос русской работы из массивного золота, инкрустированной сапфирами, рубинами и алмазами.