Трагический январь. Президент Токаев и извлечение уроков

Когда пленум окончился, Андрея Андреевича стали поздравлять коллеги, жали руку, желали успеха. Из зала его пригласили пройти в комнату для членов Политбюро, где собиралась партийная верхушка. Здесь пили чай с бутербродами и пирожными, обменивались мнениями. Начался новый раунд поздравлений — на сей раз Громыко пожимали руку те люди, чьи портреты трудящиеся по праздникам носили на Красной площади. Он стал одним из них.

Андрея Андреевича уже ожидали сотрудники Девятого (охрана высших должностных лиц) управления КГБ — прикрепленные к нему офицеры, которые станут неотлучно сопровождать министра повсюду.

Членство в Политбюро изменило аппаратный вес Громыко. Отныне он принадлежал к числу тех немногих, кто определял судьбу страны.

«В свои выступления, — вспоминал японист Юрий Дмитриевич Кузнецов, который работал и в нашем посольстве в Токио, и в международном отделе ЦК, — министр обязательно вставлял слова: «мы, советские руководители».

Заседания Политбюро ЦК КПСС проходили по четвергам в Кремле в здании правительства на третьем этаже. В зале, где заседало Политбюро, у каждого было свое место, чужое кресло не занимали.

Магнитофонные записи заседаний (даже когда такая техника появилась) исключались, во-первых, ради соблюдения секретности и, во-вторых, как ни странно это звучит, — ради свободы высказываний. Еще в ленинские времена члены Политбюро условились, что стенограмм не будет: все могут высказываться свободно и не думать о том, что потом кто-то прочтет запись и узнает, кто какой позиции придерживался. На заседаниях всегда присутствовал заведующий общим отделом ЦК или его 1-й заместитель. Они коротко конспектировали ход обсуждения и записывали принятое решение.

На заседаниях Политбюро решались наиболее важные проблемы — военные, политические, кадровые. Остальные решения принимались опросом: общий отдел ЦК с фельдъегерской связью рассылал членам Политбюро документы, на которых следовало пометить: «за» или «не согласен».

До избрания в Политбюро Андрей Андреевич выступал в роли самого важного, но подсобного внешнеполитического работника. Теперь он постепенно становился чуть ли не единоличным творцом внешней политики.

И для своих подчиненных, для дипломатов министр превратился почти в божество, абсолютно недоступное. Можно было проработать всю жизнь в МИД и ни разу не увидеть Громыко. К нему допускались только самые высокие по рангу дипломаты.

Обедал Андрей Андреевич в одиночестве за маленьким столом в комнате отдыха, куда вела дверь из его кабинета № 706 на 7-м этаже. Еду ему, как члену Политбюро, доставляли в запечатанных контейнерах под охраной.

Время приема у министра устанавливал его первый помощник Василий Георгиевич Макаров, известный своими грубыми манерами. Но министра он устраивал, поскольку, как хороший сторожевой пес, надежно ограждал от внешнего мира с его неприятностями и сюрпризами. В МИД злые языки утверждали, что есть один способ расположить к себе первого помощника — он был неравнодушен к материальным благам. Тогда дверь кабинета министра могла приоткрыться.

Во внешнеполитических делах последнее слово оставалось за Громыко. Он уступал, только если возражали военные. Министр иностранных дел чувствовал себя почти непререкаемым авторитетом и был вполне доволен своей деятельностью.

Выступая перед аппаратом министерства, он говорил:

— Смотрите, товарищи, не так давно мы были вынуждены прикидывать на Политбюро, прежде чем предпринимать какой-либо внешнеполитический шаг, какова будет реакция США, что сделает Франция и так далее. Эти времена закончились. Если мы считаем, что что-либо надо обязательно сделать в интересах Советского Союза, мы это делаем. Что бы они ни кричали, соотношение сил таково, что пошевелиться они больше уже не смеют. Мы стали действительно великой державой…

Для Токаева работа под руководством Громыко была крайне полезной.

Андрей Андреевич высоко ценил подготовительную работу — подбор материалов к переговорам. Немалого труда требовала подготовка обширного «разговорника» для предстоящих переговоров. В этих материалах написано, что и когда нужно говорить, включая необходимые формулы вежливости. Учитываются все возможные повороты беседы. К «разговорнику» прикладывается обширный справочный материал — история любого вопроса. В общей сложности это 500–600 страниц.

Еще один полезный для Токаева урок министра Громыко: понимание того, какой ущерб может причинить неправильно сказанное слово. Хорошие дипломаты отличаются от плохих и посредственных умением четко формулировать.

Тогда сложилась целая школа переговорщиков, которые проявили себя умелыми профессионалами в этом самом трудном для дипломата деле. Участвовать в переговорах, когда их вел Громыко, было хорошей школой. Более молодые дипломаты записывали за своим министром умелые ходы и удачные, эффектные формулировки. Он умело выторговывал серьезные уступки в обмен на незначительные, пользовался нетерпением своих партнеров и вытягивал из них согласие. Он никуда не торопился, как бы исходя из того, что всегда будет министром.