Трагикомические новеллы

Матери было лет сорок, когда она вышла замуж за моего отца, славного Родриго. В их квартале удивлялись, что человек, питавший такое пристрастие к вину, вступает в брак с женщиной, которая не пьет его вовсе в качестве последовательницы Магомета и, будучи прачкой, всегда держит руки в воде, но мой отец говорил на это, что любовь все облегчает. Мать забеременела спустя некоторое время и благополучно разрешилась мною. Радость недолго царила в доме. Мне минуло шесть лет, когда некий вельможа по случаю боя быков нарядил в свои ливреи сто слуг; отец оказался в числе избранных, изрядно выпил в тот день и кинулся навстречу разъяренному быку, который растерзал его. Мне помнится, по этому поводу сочинили песни и говорили насчет смерти моего отца, что каждый ненавидит другого, носящего то же звание. Только много времени спустя я поняла, что этим намеком его хотели упрекнуть в том, будто он носил рога, подобно быку; но невозможно ни заставить умолкнуть злые языки, ни запретить людям их злые шутки. Моя мать скорбела о смерти отца, я тоже скорбела о нем; она утешилась, утешилась и я.

Моя красота некоторое время спустя стала привлекать ко мне общее внимание. В Мадриде все наперебой домогались возить меня на корсо и в театр и задавать в мою честь пиршества на берегу Мансанареса. Мать стерегла меня, как Аргус, так усиленно, что я роптала на нее, но вскоре убедилась, что это служит к моей выгоде. Ее строгость и высокая цена, какую она за меня положила, выставили товар в надлежащем свете и вызвали соревнование среди тех, кто умильно посматривал в мою сторону. Я продавалась с публичного торга, каждый думал, что отбил меня у своего соперника, и каждый считал, что нашел то, чего уже не было. Некий богатый женевец, не желавший выступать наравне с прочими соискателями, выложил столько золота перед взором моей благоразумной матери и столь откровенно договорился с нею, что она пошла навстречу его добрым намерениям. Он первый познал мою благосклонность, но это первенство обошлось ему очень дорого. Мы соблюдали верность до тех пор, пока думали, что он сомневается в ней; но как только нам показалось, что он убежден в нашей верности, мы перестали ее хранить. Мать была слишком чувствительна к чужим горестям, чтобы слушать равнодушно беспрестанные жалобы моих поклонников, все первых при дворе лиц и все очень богатых. Правда, они не сорили деньгами, подобно женевцу, но мать, умевшая ценить большие прибыли, не пренебрегала малыми; к тому же ее услужливость проистекала скорее из милосердия, нежели из корыстолюбия. Женевец разорился, — не знаю, были ли мы тому причиной. Возникли распри из-за любви ко мне, королевская полиция побывала у нас, больше из вежливости, чем по какому иному поводу, но моя мать питала врожденное отвращение к судейским и столь же ненавидела храбрецов и самовлюбленных щеголей, которые начали осаждать нас. Поэтому она сочла уместным уехать в Севилью, распродала весь свой домашний скарб и села вместе со мной в обратную карету. Кучер нас предал, у нас похитили все, что мы имели, а мою мать, защищавшую свое добро, насколько было в ее силах, избили столь жестоко, что, прежде чем мы успели добраться до какой-нибудь захудалой гостиницы, она умерла у подножья скалы. Как я ни была молода, я набралась решимости и обыскала все складки одежды моей матери, но там ничего уже не оказалось, после того как их тщательно обшарили грабители. Я оставила мать на полное усмотрение прохожих, рассудив, что на такой большой дороге, как из Мадрида в Севилью, милосердные люди набредут на ее тело, покинутое мной и похоронят его. Я вернулась в Мадрид, мои влюбленные узнали о моем несчастье и помогли мне, и вскоре я обзавелась новыми платьями и обстановкой. В это время я встретила тебя у одной из моих приятельниц и пленилась твоими достоинствами. Мне нечего тебе больше рассказывать о моей жизни, ибо с тех пор мы всегда жили вместе. Мы приехали в Толедо, мы поспешили убраться оттуда, и с такими большими деньгами, что если бы у тебя оказалось столько же мужества, сколько я в тебе предполагала, ты был бы сейчас более веселым. А так как от повествования моего тебя клонит ко сну, что видно по твоей зевоте и поникшей голове, прислонись ко мне и усни; но знай — все, что есть в страхе хорошего и полезного, перед тем как совершают преступление, становится куда более дурным и опасным, когда оно уже совершено. Страх всегда омрачает ум виновного, и вместо того чтобы бежать от своих преследователей, он часто сам попадается им в руки».

Монтуфар уснул, а Аврора пробудилась столь прекрасная и очаровательная, что птицы, цветы и родники приветствовали ее каждый на свой лад: птицы запели, цветы наполнили воздух ароматом, а родники засмеялись или залепетали, — что одно и то же.