Трагикомические новеллы

«В самом деле, сеньор Монтуфар, у вас весьма сильный жар, и я боюсь, как бы этот неприятный случай не унес вас в могилу, не дав вам времени покаяться. Возьмите-ка у меня эти четки, — прибавила она, — и усердно молитесь по ним в ожидании исповедника, это все же чуточку поможет вам облегчить совесть. Но если верить историографам канцелярии мадридского суда, столь часто употреблявшим свои перья на описание ваших подвигов, примерная жизнь вашей милости не требует от вас большого покаяния; и притом господь бог, конечно, зачтет вашей милости прогулку, которую вы совершили по главным улицам Севильи на глазах у такого множества людей и сопровождаемый таким множеством конных стрелков, — почти так же, как прогуливается иногда господин начальник стражи, с тою лишь разницей, что он всегда шествует во главе стрелков, а вы шествовали позади них.

Облегчению вашей участи весьма может содействовать и путешествие, проделанное вами по морю, когда вы в продолжение целых шести лет совершали ряд богоугодных дел: много работали, мало ели и беспрерывно странствовали; всего же более заслуживает внимания то, что вам едва минуло двадцать лет, когда вы начали, к великому назиданию своего ближнего, сие святое паломничество. К тому же, — прибавила старуха, — нельзя не верить в награду, ожидающую вас на том свете за ваши постоянные старания, чтобы женщины, бывшие у нас в подчинении, не ленились и не бездельничали, ибо вы принуждали их работать и жить трудом не только рук своих, но и всего тела. Помимо всего прочего, если вы умрете в своей постели, вы сыграете забавную штуку с судьей Мурсии, который торжественно поклялся, что казнит вас на колесе, заранее предвкушает это удовольствие и придет в немалое бешенство, когда ему сообщат, что вы умерли своей смертью, без посторонней помощи. Но я теряю здесь время на разговоры и забываю о том, что пора отправляться в путь. А засим, любезный друг минувших дней, примите этот последний поцелуй столь же чистосердечно, как я даю его вам, ибо полагаю, что мы никогда больше не увидимся».

С этими словами Мендес обняла больного, Елена сделала то же самое, и обе вышли из комнаты, вернее сказать — из гостиницы. Монтуфар, привыкший к их злым шуткам и в свою очередь не упускавший случая подшутить над Еленой и Мендес, подумал, что все это было сказано ими только ради забавы. Он без малейшего подозрения смотрел, как они выходили от него, воображая, что обе женщины пошли распорядиться насчет его бульонов. Он впал затем в легкую дремоту, которая не была настоящим сном, но владела больным достаточно долго, чтобы дать обеим дамам время пройти немалое расстояние, прежде чем он проснулся. Он осведомился о них у хозяйки гостиницы, которая сказала ему, что обе вышли из дома и приказали не будить его, так как он ночью не смыкал глаз и ему надо доспать. Тут Монтуфар впервые понял, что дамы говорили с ним серьезно. Он ругался так, что стены гостиницы готовы были рухнуть, он грозил даже дороге, по которой они шли, и солнцу, которое им светило. Он хотел встать, чтобы одеться, и чуть было не сломал себе шею, настолько он был слаб. Хозяйка гостиницы пожелала оправдать дам и, стараясь сделать это как можно лучше, привела такие нелепые доводы, что больной рассвирепел и обругал ее. Он был так зол, что целые сутки ничего не ел; эта диета, в сочетании с сильным гневом, оказалась для него столь благотворной, что, поев бульону, он почувствовал в себе достаточно сил, дабы пуститься в погоню за своими беглыми рабынями.