Она не стала дожидаться его ответа и тем самым помешала ему высказать целую кучу комплиментов: они получились бы у него, вероятно, очень плохими, потому что он силился сделать их как можно лучше. Она позвала ухаживавших за ним своих слуг и покинула комнату в то время, как туда входили врачи. Удовлетворение душевное — важнейшее лекарство для больного тела. От слов Евгении дон Гарсиа ждал для своей любви таких счастливых последствий, что душа его, до тех пор скорбная, как душа безнадежно влюбленного, предалась радости, и радость эта больше способствовала его выздоровлению, чем все средства медицины.
Он совсем выздоровел; по соображениям приличия он покинул дом Евгении, но не оставил своих притязаний на ее сердце. Она обещала ему любить его, если только он не будет позволять себе открытых проявлений этой любви, и может быть она любила его настолько же, насколько была любима им. Однако, недавно лишь потеряв мужа и пережив приключение, сделавшее ее постоянным предметом пересудов во всех кружках, придворных и городских, она не хотела вновь подвергать себя необоснованным суждениям из-за брака, который был бы заключен несвоевременно и вопреки требованиям приличия. Наконец дон Гарсиа своим достоинством и постоянством преодолел все эти трудности. Наружность его привела бы в отчаяние соперника. Он был младшим сыном одного из лучших семейств Аррагонии, и если бы даже не отличился на войне, как то было на самом деле, долгая служба его отца во славу Испании давала бы ему право на награду от двора столь же полезную, сколь и почетную. Евгения не могла противиться долго стольким его превосходным качествам или дольше оставаться перед ним в долгу за многочисленные его услуги. Она вышла за него замуж.
Двор и город одобрили ее выбор; и дабы у нее не было ни малейших оснований раскаиваться в этом, случилось так, что вскоре после их брака король испанский даровал дону Гарсиа командорство Сант-Яго. И дону Гарсиа удалось доказать своей милой Евгении в первую же ночь их брака, что он был совсем иным человеком, чем дон Санчо, и что в нем она нашла все, чего не нашла бы в португальце Андраде. У них было много детей, потому что они с великим усердием их делали, и до сего дня в Испании рассказывают их историю, которую я вам излагаю, как истинную, в том же виде, в каком сам ее получил.
Больше дела, чем слов
В царствование некоего неаполитанского короля, имени которого я не знаю (мне кажется, однако, что его звали Альфонсо), Леонардо ди Сан Северино, владетельный князь Тарентский, был одним из знатнейших вельмож этого королевства и одним из лучших полководцев своего времени. Он скончался и оставил княжество Тарентское своей дочери Матильде, юной принцессе семнадцати лет отроду, прекрасной, как ангел, и столь же доброй, как и прекрасной, отличавшейся такой необыкновенной добротой, что, если бы не слыла она бесконечно умной, многие предположили бы, что у нее совсем мало ума.
Отец принцессы задолго до своей смерти обещал ее в жены владетельному князю Салернскому Просперо. То был человек весьма надменного и докучливого нрава, и кроткая, смиренная Матильда, часто видя его и снося его дурное обращение, так привыкла его любить и бояться, что ни одна рабыня не подчинялась в большей мере прихотям своего господина, чем юная принцесса прихотям старого Просперо; ибо вполне можно назвать так сорокапятилетнего человека в сравнении со столь юной особой, какой была Матильда. Любовь, которую питала она к перезрелому поклоннику, могла быть названа любовью скорее по привычке, чем по склонности, и была столь же искренна, сколь его чувство к ней было своекорыстно. Не то, чтобы он не был влюблен в нее, насколько он вообще мог влюбляться, — в этом отношении он поступал так, как поступил бы и всякий другой человек, потому что она вполне заслуживала любви, но по своей натуре он был неспособен ни сильно любить, ни ценить в любимой особе достоинства и красоту больше, нежели богатство. Поэтому он всегда очень плохо ухаживал за Матильдой и был, однако, столь счастлив, или, вернее, ей так легко было угодить, что хотя он и не выказывал ей всего уважения и всей услужливости человека, умеющего хорошо любить, он все же владел ее помыслами и приучил ее к проявлениям своего дурного нрава. Он вечно корил ее за все, что она делала, и беспрестанно давал ей советы, которые старые люди часто дают молодым и которым молодежь так плохо внимает. Словом, он представлялся бы ей более несносным, чем докучливая гувернантка, если бы она могла находить недостатки в человеке, которого любила. Правда, когда он бывал в хорошем расположении духа, он рассказывал ей старинные придворные истории, играл на гитаре и плясал сарабанду.