Трактат о любви. Духовные таинства

Россия, кровью умытая. До чего же точные слова нашёл Артём Весёлый. Вся наша история с конца десятых и до начала пятидесятых годов этого века есть непрерывное умывание собственной кровью. Чтобы пустить такие небывалые реки крови, нужна была небывалая ненависть. Значит, она давно уже накапливалась, значит, пряталась где-то до поры до времени и ждала лишь сигнала, чтобы вырваться наружу! Неужели она жила и в деревенских мальчишках, гонявших здесь коней в ночное? Как это странно! Трудно поверить, что в той, навсегда утраченной нами стране, от которой дошли до нас лишь осквернённые руины храмов, кладбищенские обелиски со сбитыми крестами и надписями «Гвардии майор Ея Императорского Величества Кексгольмского полка» и интригующие, но непонятные слова «залом» и «шептала», – могли созревать такие дьявольские чувства. Но ведь из ничего ничего не берётся. Чтобы так усердно действовать дубиной, народ должен был очень крепко разозлиться.

Дубина народного гнева… Так и видишь при этих словах: рослый красавец в чёрном фраке стоит у рампы и призывает трубным голосом: «На врага опусти ты дубину!» А вот представить себе степенных афинеевских мужичков, бегающих тут по усадьбе и крушащих что ни попало суковатой дубиной, трудно. В этом сюжете есть что-то надуманное, умозрительное, искусственное. Тот, кто жил в деревне, хорошо знает, что крестьяне более всех остальных людей чужды разрушению. Ко всякой вещи, ко всякому имуществу они относятся с бережливостью, которая нам, городским жителям, иногда кажется даже скаредностью. Но она вполне понятна. Крестьяне – это народ, а любой народ по самой своей сути есть собиратель и накопитель. Как только где-то из исходных этнических элементов возникает народ, так сразу же начинается его историческое дело собирания. И, конечно, русский народ – не исключение из общего правила. Но усадьба с лица земли всё-таки сметена.

Да и раньше, наверное, такое случалось. Скажем, пугачёвщина с её погромами – разве это не народное движение? Впрочем, тут случай другой. Пугачёвский бунт шёл под знаменем законного русского царя Петра Третьего, умерщвлённого немкой Екатериной, и под лозунгом восстановления старой веры, поруганной Никоном, так что по своему смыслу он был как раз консервативным, а не революционным. Пугачёв лишь ловко использовал ту единственную силу, которая может управлять действиями народа, – охранительный инстинкт. А то, что говорят об этом наши литераторы, приписывающие простому народу извечный дух бунтарства, – глупость и клевета. Это для них, литераторов, как и для всех интеллигентов вообще, бунт и ломка заключают в себе что-то поэтическое, а народ-то знает, что всё сломанное всё равно придётся чинить ему же самому. И тем не менее есть способ заставить его ломать: для этого надо выдать ломку за созидание.

Но тогда и в нашем случае дело проясняется. Иные были у нас зачинщики, но схема их взаимоотношений с народом была той же, что и во времена пугачёвщины. Отличие было разве лишь в том, что на этот раз носители идеи разрушения лелеяли её совершенно бескорыстно. Они не искали в уничтожении России личных выгод, они даже готовы были сами погибнуть, лишь бы погибла и Россия. Но чтобы добиться своей цели, им опять пришлось внушать народу, будто, сокрушая, он тем самым будет строить.

В сравнительно небольшом слое нашего общества нашла себе приют ненависть. И это были не трудящиеся и обременённые, а досужие и обеспеченные: аристократы декабристы, либералы помещики, интеллигенты социал-демократы. Рыба начала гнить с головы. Не низам народным, а верхушке общества всё стало не по нутру в нашей стране. Это их глаза ни на что не глядели, это им было всё здесь отвратительно. Но без привлечения к делу разрушения народа обойтись было нельзя. И тут они долго не могли подобрать нужный ключик. Помогла им всё та же НАУКА – она разработала учение, названное историческим материализмом. Согласно этому учению, главный принцип человеческого общежития заключается в необходимости соответствия между характером труда и характером присвоения продуктов труда. Если такого соответствия нет, творческие возможности людей не раскрываются и развитие общества останавливается. Далее учение объясняло, что поскольку в России труд давно стал общественным, а присвоение остаётся частным, то развитие в ней как раз и затормозилось, и, чтобы вновь открыть ему дорогу, нужно разгромить частных владельцев и отнять у них имущество. Дальше ни о чём беспокоиться не придётся: в силу самого того факта, что соответствие будет восстановлено, созидание пойдёт само собой, да ещё такими темпами, какие прежде нам и не снились.