Трактат о лущении фасоли

Если бы я еще играл, то сыграл бы по этому случаю. Но что поделаешь. Разумеется, хочется. Да, часто хочется. Бывает, я даже достаю саксофон из футляра, вешаю на шею, беру мундштук в рот, обнимаю руками корпус, но пройтись по клапанам уже не решаюсь. Для лущения фасоли мои руки, как видите, еще кое-как годятся. И для другой работы. Хотя восстанавливать эти таблички — мука мученическая. Что уж говорить о саксофоне. Сразу пальцы немеют. Я даже в мундштук тогда боюсь дунуть. Но себя слышу. Может, вы не поверите: не играю, но себя слышу. И собаки меня слышат. В такие моменты они лежат, словно обратившись в слух. Шерсть не взъерошенная, ни один мускул не дрогнет, морды вперед, уши торчком, точно собаки боятся упустить хотя бы звук. Мне не кажется. Они слышат, что я играю, и я это слышу. Играю — губами, дыханием, вот этими руками, которые боятся коснуться клапанов, всем собой. Что ж я — свою игру не узнаю? Я себя наслушался, душа наслушалась, как же я могу не узнать, что это я играю?

Честно говоря, я только теперь, когда уже много лет не играю, понял, что это за инструмент — саксофон. При такой игре, когда только ты сам себя слышишь, можно услышать нечто большее, чем одну только музыку. Словно переступаешь в себе какую-то черту. Может, со всеми инструментами так, но я играл на саксофоне, поэтому могу говорить только о нем. Вроде бы и знаешь, что он умеет, на что способен, а на что нет, знаешь все его части — так же, как свои руки, глаза, рот, нос, знаешь, что от чего зависит, а оказывается, что ты ничего не знал. Лишь когда перестаешь играть...

Выбирая новый мундштук, я, бывало, все перепробую, продавец всё подает и подает новые, пока наконец какой-нибудь из них меня не устроит. Это только кажется, что тебе уже все известно. В одном музыкальном магазине мне даже сказали как-то, что, мол, из разных оркестров к ним приходят, но чтобы кто-нибудь так капризничал... А вы возьмите два одинаковых мундштука, скажем, из эбонита — звучать они будут по-разному. Не потому, что из эбонита. Можно латунные, серебряные, позолоченные... Два одинаковых мундштука, а звук разный. И неизвестно почему. Так же и с тростью: бамбук должен быть подходящим. Только как определить, какой подходит? Что это вообще такое — подходящий бамбук? Да все что угодно. На какой земле рос, какой год был там, где он рос, достаточно ли было солнца, не слишком ли много дождей или наоборот. Правильно ли срезан, равномерно ли высушен с обеих сторон. А прежде всего — мягкий он, твердый? Все это потом влияет на звук. Даже человеческие руки, которые эту трость изготовили, видимо, влияют. Так что потом я каждую трость подрезал, чтобы добиться полноты звука. Запомните: мундштук и трость — самое главное в саксофоне. Разумеется, все элементы важны, шейка, клапаны, особенно герметичность подушек, колокол, от каждого что-то зависит, многое зависит и от пробки мундштука, от так называемой лигатуры, которая держит трость, чтобы та вибрировала по всей длине.

Но мундштук и трость важнее всего. Не только потому, что превращают ваше дыхание в музыку. Но они словно бы всю жизнь раскрывают в человеке, всю память, даже ту, что заброшена, все надежды, какие только есть в нем, обиду на людей, на мир или даже на Бога.

Вы думаете, я бы смог? Но саксофонисты редко играют в таких оркестрах, о каких вы говорите. Может, если бы я не только на танцах... Или если бы окончил какую-нибудь консерваторию, имел бы документ, что умею. Знаете, как это в жизни устроено?.. Человеку нужен документ, удостоверяющий даже его собственное рождение. Без этого он вроде и не родился. Нужен документ, удостоверяющий его смерть, иначе он вроде и не умер. Так мир устроен, что я буду вам объяснять? Мы оба в нем живем. Вы ведь в этом не сомневаетесь? Вот, фасоль лущим, значит, существуем. Правда, кто-то уже нечто подобное сказал. Только этого недостаточно. Каждый еще должен быть чем-то удостоверен. Или кем-то. Но пока мы лущим фасоль, это не требуется.

Я другое хотел сказать. Что само по себе существование — никакое не доказательство. Существование дарит нам одни сомнения. Не поймите меня превратно. Я говорю в целом, не конкретно о вас или о себе. Я ведь вас не знаю. Могу лишь кое о чем догадываться, но точно не знаю. Фасоль вот лущим, это все. Но рано или поздно мы закончим, вы уедете и что тогда? Я вас не вспомню, вы меня — тем более. Что ж, я не был великим человеком, чтобы обо мне помнить. Электрик, играл на танцах. Даже если бы вы танцевали в одном из тех заведений, где я играл, вероятно, не обратили бы внимания на какого-то саксофониста из оркестра.

Да нет, ну что вы, я не для этого сказал. Вам бы, может, пришлось из любезности притвориться, что да, конечно, как я мог вас забыть, отлично помню: кажется, там-то, ну да, разумеется, там-то, тогда-то, верно? Тут, там, тогда — какая разница?