Трактат о лущении фасоли

Вот попробуйте прикоснуться к миру этой первой мыслью, еще ничем не искаженной — насколько это возможно. И поймете, что рассказанное определяет то, что было, есть или будет, а не наоборот, оно придает миру объемность, обрекая на небытие или воскрешение. И только рассказанное является единственно возможной вечностью. Мы живем в том, что рассказано. Мир — это то, что рассказано. Поэтому и жить становится все тяжелее. Может, только наши сны нас определяют. Может, у нас только и есть своего, что наши сны?

Признаюсь, я редко вижу сны. И с годами все реже. К тому же, проснувшись, ничего не помню. Впрочем, сплю я плохо. С ног валюсь, а лягу — и не могу уснуть. Когда засну, тоже не понимаю: сплю или не сплю, а может, сплю наяву или явь мне снится. Как-то врач, что живет здесь, в одном из домиков, дал мне какие-то заграничные порошки: мол, от них вы точно заснете. Иногда он приходит, осматривает меня, слушает, давление измеряет. Я ему говорю: зачем, доктор? Мне необязательно так долго жить. Хватит и прожитого. Приму порошок и засну, как бревно, а вдруг в это время в домиках что-нибудь случится? После порошка и собаки меня не разбудят, а сами ведь не побегут. Им дверь отпереть надо. Никогда я никаких порошков от бессонницы не принимал и теперь не стану.

С какого момента я так плохо сплю? А сколько себя помню. Причем с каждым годом все хуже и хуже. Кто знает, может, это смерть меня спать отучает. Говорят, чем ближе человек к ней, тем он больше спит. А у меня, видимо, наоборот. Умру, когда совсем спать расхочется. Может, я ее даже увижу. И спрошу: почему не тогда? Давным-давно все могло закончиться.

Так что, сами видите, некогда мне сны смотреть. Да и собаки меня оберегают от сновидений. Не знаю, то ли не любят, когда я вижу сны, то ли не хотят, чтобы еще и они меня терзали. Как только мне начинает что-нибудь сниться, принимаются облизывать мои руки, лицо, одеяло с меня стаскивают или подвывают, словно в какой-нибудь домик грабитель забрался. А как разбудят, прыгают от радости, что разбудили. Подозреваю, что им что-то известно о моих снах. Иной раз приснится такое, что после этого сна лучше бы и вовсе не просыпаться. А проснешься — никак сон с себя не скинешь. И продолжаешь в нем блуждать, покорно, не понимая, ты ли это или кто-то другой. И все вокруг по-прежнему кажется сном.

В общем, ночь, я взял собак и пошел посмотреть, что там происходит; и такое ощущение, будто я иду по своему сну. Воздух — вот как сейчас, осенний, холодный, щиплет щеки, или как зимой, в мороз, но я никак не могу понять, проснулся я или мне все только снится — водохранилище, домики, собаки. Я вам больше скажу, иногда я даже не уверен, мой ли это сон. Нет, вы не ослышались. Мой это сон или, может, я кому-то снюсь. Кому? Не знаю. Если б знал...

Помню, бабушка говорила, что не всегда человеку его сны снятся. Могут, например, сниться сны умерших, которые им не успели присниться. Или сны тех, кому еще только предстоит появиться на свет. Уж не говоря о том, что, если верить бабушке, сны переходят от человека к человеку, от дома к дому, от деревни к деревне, от города к городу и так далее. Могут и заблудиться. Должно было присниться человеку в этом доме, а снится кому-то другому и в другом месте. Должно было присниться в деревне, а снится в городе. Должно было — в этой стране, а снится где-то за тридевять земель. Не исключено, что и мне снятся такие заблудившиеся сны, поэтому собаки это сразу чувствуют и будят.

А бабушка, скажу я вам, считалась мастерицей сны разгадывать. Не было сна, который она не смогла бы объяснить — что он значит. И не только у нас в семье. К ней и соседи приходили, и ближние, и дальние, с этого берега Рутки и с того. И из других деревень приходили. Старики, молодые. Девушки, замужние женщины, недоверчивые. Мир повидали, а приходили, если не могли свой сон разгадать. И бабушка каждому его сон объясняла. Каждый сон в ее словах выходил на явь, словно просто был тем, что человек в собственной жизни проглядел. Иногда она просила рассказать какую-нибудь деталь, потому что люди на детали мало внимания обращают. А такая деталь иногда весь сон меняет: одно объяснение на другое, хорошее на лучшее или дурное на не такое скверное. А то оказывалось, что сон должен был присниться кому-то другому, потому что это деталь из чужой жизни.

Каждое утро за завтраком мы рассказывали ей, что кому снилось. И не бывало так, чтобы никому ничего. Ночь проспать — и чтобы ничего не приснилось? Исключением был только дедушка, который никогда снов не видел. Трудно в это поверить, правда? Даже нам, детям, всегда что-то снилось. Хотя наши сны, если верить бабушке, еще не в счет, потому что они от отца с матерью. Бабушка говорила, что до своих снов человек лишь через страдание дорастает.