Трактат о лущении фасоли

— Бунт? — Учитель икнул и зашатался. — Это хорошо, что вы бунтуете. Я тоже когда-то бунтовал. И видите, чем все кончилось. Но, может, у вас выйдет лучше. Ладно, пропустите меня. Что-то сегодня лечь тянет.

— У нас настоящий бунт! — заорал кто-то прямо ему в ухо. — Мы разбили все окна! А теперь хотим сжечь школу! Все бараки подожжем! — выкрикивали ребята наперебой прямо в покачивавшуюся голову, все плотнее окружая учителя.

— Я верю, что настоящий, — пробормотал тот. — Я уже во все верю, мальчики. А теперь пропустите меня. Спать, спать.

Тогда из глубины толпы кто-то выкрикнул — не знаю кто, потому что потом никто не признался:

— А давайте его повесим! Он пьяный, ничего не почувствует!

Кто-то другой возразил. А третий заорал:

— Бунт есть бунт! Все равно кого вешать! Нет хороших и плохих! Вяжите петлю!

Учитель был пьян, едва держался на ногах, но тут вдруг протрезвел:

— За что, мальчики? За что?

— Так надо. Бунт. — Голос говорившего дрогнул. Накинули на шею учителю веревку и стали вязать петлю.

Вот скажите — что это было? Ведь мы его единственного любили. Из всех учителей — только его. Не важно, хотел кто-то научиться играть на каком-нибудь инструменте или нет.

И хотя тех, кто не хотел, было большинство, все его действительно любили. Может, мы еще не знали законов бунта, в нас просто бурлила ярость. А вот он, видимо, знал, потому что вел себя так, как будто это шутка.

— Ну, вешайте, мальчики, раз так надо. Только позвольте мне сперва выпить. — И достал свою бутылочку — вот отсюда, из кармана. — Обидно было бы оставить последний глоток. — Но, видимо, бутылочка оказалась пуста, потому что, когда учитель попытался глотнуть, раздался странный звук. — Ну, по крайней мере, умру, как подобает художнику. От рук ближнего. И то хлеб.

И стал проверять на своей шее петлю, которая наконец была готова:

— Мальчики, а эта веревка не оборвется, а то какая-то она не очень?.. Не хотелось бы оттуда возвращаться.

И учителя повели на этой веревке, в поисках места, где можно его повесить... Но оказалось, что ни балка нигде не торчит, ни дерева ни одного поблизости нет. Где бы, где бы это сделать?.. А учитель уже начал проявлять нетерпение:

— Ну что же вы, мальчики? Я готов.

И тогда один парень выбежал вперед и подставил ему подножку. Учитель упал, шляпа свалилась с его головы, бутылочка, которую он держал в руке, куда-то покатилась.

— Бутылка! Бутылка! — захрипел учитель. — Не разбейте! — И, уже спокойно, даже как будто с сожалением, пытаясь подняться с земли: — Слишком рано, мальчики. Я ведь еще не висел.

И что вы думаете — те же парни, которые вязали ему на шее петлю, бросились его поднимать. А другие — искать в темноте бутылочку. Кто-то надел ему шляпу, кто-то отряхнул одежду. Того, кто подставил подножку, поколотили. Потом всей оравой мы пошли провожать учителя музыки в барак, где он жил.

— Жаль, мальчики, — сказал он нам вместо пожелания спокойной ночи. — Покончил бы уже с этим. Найдите мне завтра бутылочку. А теперь спать, спать.

И бунт закончился. Нет, фильм нам второй раз не показали. Да и кто захотел бы его теперь смотреть? Электричество, как обычно, назавтра включили. Не было ни собраний, ни докладов, ни речей. Нас только заставили все привести в порядок. Велели подобрать выброшенные в окно инструменты. Отменили уроки, отменили занятия в мастерских, выходы на работу. Завтраки, обеды, ужины мы получали как раньше, порции не уменьшились. Вызвали стекольщиков, они начали стеклить окна, сначала в клубе. Потом пришли из страховой компании, оценили ущерб. Получается, наш бунт покрывала страховка. Учителя не подавали виду. Даже вроде сделались мягче. Во всяком случае, никто не повышал голос и не хмурил брови. Комендант отвечал на приветствия — это нас удивило больше всего, потому что раньше, когда мы ему кланялись, он мог кивнуть, а мог и нет. Чаще всего просто не замечал нас. Разве что раздражался по какому-нибудь поводу, тогда мог и пощечину залепить. У всех на глазах.

Но больше всего нас удивил учитель музыки. И не потому, что он ходил трезвый. Просто трезвым он оказался совершенно другим, можно сказать, совершенно не похожим на себя. Стал задумчив, постарел, да и вообще редко появлялся. Нет, бутылочку мы не нашли, хотя, как он нас и просил, на следующий день обыскали весь плац. Это было очень странно — что она исчезла как камень в воду. Я еще понимаю — в траве, в кустах, но весь плац был засыпан гравием. Кроме гравия и бараков ничего. Мы даже хотели купить ему где-нибудь похожую, потому что это была не обычная бутылка, а плоская — сегодня таких много, но тогда все еще продавали в круглых. Откуда учитель ее взял, не знаю. Он, видимо, тоже искал, потому что иногда утром бродил по плацу.