Трактат о лущении фасоли

Вы в детстве в песочнице играли? Я тоже нет. Какая в деревне песочница? Песка всюду полно. Везде, где Рутка делала излучину, один берег был песчаным. Катайся по песку, посыпай себя песком, строй из песка все, что угодно. И не только на Рутке. Впрочем, в деревне не так тянет возиться с песком, как в городе. Поля, луга, леса, все открыто настежь, над тобой, вглубь — кому охота возиться с песком? Играть можно везде. Так же, как и жить — жили везде. Не было нужды в больших домах, никто не рвался жить отдельно. Жили во дворах, в коровниках, в хлевах, в садах, в полях, на лугах, под небом, на берегу Рутки. Весь мир был домом, а дом служил лишь для того, чтобы собраться вместе после долгого дня. И тогда всем хотелось быть поближе друг к другу. В некоторых домах не было даже комнат, только одно помещение, так получалось ближе всего. Лишь в тесноте люди могут по-настоящему почувствовать, что они вместе. Кто же станет мастерить для детей песочницы, если и детям хотелось чувствовать себя вместе со всеми остальными? Приди кому-нибудь в голову сделать такую песочницу, как в городе, думаете, хоть кто-то из детей стал бы в ней играть? Хоть на цепь его посади — убежал бы. А в песочнице копошились бы куры, гуси, утки, они тоже любят возиться в песке, загадили бы все — и конец песочнице.

За границей я насмотрелся на песочницы. Повсюду, где я жил, рядом с домами были устроены детские песочницы. Я уже говорил, что люблю детей, поэтому, когда выдавалось свободное время, садился возле такой песочницы на лавочку, среди нянек, мам, бабушек. И, должен вам сказать, что, глядя на детей в песочнице, я иногда испытывал умиление, но иногда и страх.

О, песочница — это целый мир, поверьте мне. Пара квадратных метров — и мир, человечество, будущие войны. Милые мордашки, румяные, казалось бы, невинные, а уже ясно, кто кого готов в песок закопать, а кто от кого в этом песке станет прятаться. Кому в этой песочнице рано или поздно станет тесно, а кто в ней заблудится. Виновата ли в этом песочница? Некоторые люди так считают. Но мне иногда кажется, что все мы — изгнанники из песочницы, вне зависимости от возраста. Я тоже, хотя никогда в ней не играл.

Знаете, за границей я, разумеется, видел песочницы с цветным песком. Зеленоватым, голубоватым, розоватым. Крашеный, наверное. Откуда взяться песку такого цвета? Но станем ли мы другими от цветного песка? Человек, конечно, зависит от цвета. Но ведь не все в равной степени от одних и тех же цветов. А кто от какого больше, мы не знаем. Не знаем, в ком какой цвет блекнет, а в ком делается ярче. И остаются ли цвета, которые мы видим, такими же внутри нас? Впрочем, можно ли выдумать более мудрый цвет для песка, чем, скажем, цвет солнца — вот сами скажите. Для листьев — более мудрый цвет, чем зеленый? Для неба — чем голубой? Для снега — чем белый? Да, конечно, цвета обладают мудростью. Вы не знали? Ведь если бы не тот белый снег...

Какой цвет я больше всего люблю? Вы меня так спрашиваете, как будто вы журналист. Но это не так. Это единственное, что я знаю точно. Вы даже не похожи на журналиста. Какой цвет? Ну, не знаю. Вы меня этим вопросом врасплох застали. Нет у меня любимого цвета. И потом, разве это что-нибудь значит, если я скажу, к примеру, что зеленый?

А какой зеленый? Все деревья в лесу, все кусты, все листья, даже мох — зеленые по-своему. А внутри нас все это приобретает другой зеленый цвет. Тогда как можно называть что-то зеленым? Зеленый — это бесконечность. Каждый цвет — бесконечность.

Когда я глядел в ту щель, меня поражало, как одна белизна переходит в другую, а спустя мгновение — в третью, и уже никогда не возвращается к предыдущему цвету. Словно на этот белый снег накатывались волны белизны. А вы как считаете: что такое белый цвет? Вы со мной играете. Хотите меня на всю жизнь в песочницу усадить. Я не против. Но ни один цвет не бывает навсегда. Цвет — это движение, как и все прочее.

За границей я иногда ходил в художественные галереи, в музеи. Вы тоже? Тогда вы, наверное, заметили, что для любого художника самый сложный цвет — цвет женского тела. Даже для одного и того же художника, в одной картине. Я имею в виду не то, что цвет меняется, а словно бы беспомощность художника по отношению к этому цвету. Можно ли определить цвет женского тела? Если этот цвет зависит, например, от робости художника? Или от его страха, страдания, отчаяния. Да, и вожделения тоже. Когда я смотрел на картины, мне иногда казалось, что все эти цвета ничего не передают. Нет, дело не в модели. Почему? Ну, это вы сами должны знать, если у вас были женщины.

Сестра меня нисколько не стыдилась, раздевалась при мне и купалась. Сестра, все так ее называли, и я тоже. Впрочем, это было первое слово, которое я произнес. Сестра. Я ведь долго не говорил. Вообще не говорил. Словно не умел. Словно не знал слов. Был немым. Впрочем, она меня и научила этому первому слову. Сказала: называй меня сестра. Все меня так называют. Ну, скажи: сестра. Скажи: сестра. Се-стра.

Когда она купалась, всегда просила меня посторожить.