Трактат о лущении фасоли

— Ты можешь на меня смотреть, — говорила. — Следи, чтобы другие не подсматривали.

Если была рядом речушка, ручей, родник, она непременно шла купаться. Впрочем, мы и останавливались только там, где была вода. Ведь надо было что-то пить, чем-то умываться, да и стирки всегда хватало. Те же бинты. Я помогал сестре во всем. Что надо было стирать, нес на берег, потом развешивал постиранное на ветках. Я не говорил, но понимал, что мне говорят — она, другие. Когда она перевязывала раненого, я всегда что-нибудь держал, доставал из сумки, отрезал, помогал завязывать. Если нужно было помыть того, кто лежал, точно труп, — придерживал голову или помогал перевернуть на другой бок. Сапоги снимал, потому что сестра и ноги раненым всегда мыла, даже если рана не на ноге, но она говорила, что, когда ноги чистые, человеку легче. Вы себе не представляете, какие у них были ноги — все в волдырях, ссадинах, струпьях, иногда стертые в кровь, гноящиеся.

Однажды мы обнаружили в лесу озерцо, довольно большое. И остановились там надолго. Партизаны говорили, что сюда нога человеческая не ступала, так что никто нас тут не найдет. Действительно, даже по деревьям было видно, что они падают сами, от старости. А грибов, ежевики, земляники, черники — только успевай собирать. Птиц уйма, честное слово. Какие хочешь. С самого рассвета лес оглашался пением. По озеру плавали камышницы, утки, лебеди. Идеальное место для отдыха после бесконечных пеших переходов, чтобы наконец выспаться, зализать раны и даже забыть на время о войне. По правде говоря, я не знал, идет ли она еще или, может, уже закончилась. Никто ничего не говорил. Мы всё кружили по лесам, деревни обходили стороной. Однажды, помню, пересекали железнодорожные пути, в другой раз — мост, а еще было — зашли ночью на мельницу. Я только видел, что они выносят набитые чем-то мешки и укладывают на подводу. Велели мне сесть на эти мешки. Партизаны шли, а я ехал. Наконец я уснул, и, когда мы оказались в лесу, кто-то меня снял с этих мешков. В другой раз мы побывали в усадьбе, правда, только в парке. Нам вынесли поесть, мы перекусили и двинулись дальше.

Сестра всегда вела меня за руку. И то и дело спрашивала, не устал ли я. Иногда кто-нибудь сажал меня на плечи и нес какое-то время. Зимой они рыли землянки, и в этих землянках мы жили, так что война вполне могла уже закончиться. Дома все говорили, что она закончится к Рождеству или к Пасхе. Здесь никто ничего не говорил. Во всяком случае, при мне. Когда они что-нибудь обсуждали и я подходил, они умолкали. Однажды меня не заметили — был вечер, несколько человек сидели у костра, и мне удалось услышать, что до победного конца. Может, я бы и больше услышал, но наступил на сухую ветку, и они замолчали.

По правде говоря, мне стало все равно, закончилась ли война. С ними было хорошо. Сестра — словно настоящая сестра, я привязался к ней и не представлял себе, что мы можем расстаться. Я мог о чем-то догадываться, но не хотел. Например, несколько партизан, иногда даже человек десять, вдруг хватали оружие и куда-то уходили. Возвращались под утро или на следующую ночь, когда я еще спал. Где они были, я не знал. Как я мог спросить, если не говорил? После таких вылазок еды всегда прибавлялось. Хлеб и сало, иногда кусок мяса в супе плавал. И суп не один и тот же, словно похлебка из всего, что подвернулось под руку, а, к примеру, гороховый. Гороховый суп — все потирали руки. Еще еды прибавлялось, когда какой-нибудь зверь попадался в силки или капкан. Стрелять было нельзя. А так обычно ели пшенную кашу. Знаете, что такое пшенная каша? Просо. Не знаете, что такое просо? Ну, я не буду вам объяснять, потому что с тех пор терпеть не могу пшенную кашу. Не знаю, где они брали крупу. Как не знаю, куда уходили, взяв с собой оружие.

Однажды после такой вылазки я получил коробку леденцов, в другой раз — мячик, а еще шашки, и один партизан научил меня играть. Потом я всегда с ним играл. Как-то они принесли книгу. Сказки Андерсена. Знаете такую? Они сказали, что если я начну читать, то, может, и говорить смогу. Но ведь не ради этих леденцов, мячика, шашек или сказок партизаны брали с собой оружие. Я пытался читать про себя, потому что губы не слушались. Едва осилил страницу, и это стоило мне такого труда, что уж лучше фасоль лущить. Хотя, как я вам уже говорил, лущить фасоль я терпеть не могу.

Я просто не умел читать, хотя в школе читал лучше всех. Почти свободно. И любил. Дома по вечерам я иногда читал вслух всей семье. Ягода, Леонка были старше меня, одна на два класса, другая на три, а хуже меня читали. Сестра однажды заметила, что мне трудно читать.

— Давай я тебе почитаю вслух, — сказала она.

И с тех пор — не каждый день, потому что не каждый день у нее оставалось время днем, вечером было темно, — она мне читала. Хотя бы одну-две страницы. Даже если иной раз у нее глаза от усталости слипались. Иногда к нам подсаживался кто-нибудь, порой даже несколько человек. Старые мужики, а слушали сказки, представляете? Партизаны...