Трактат о лущении фасоли

— Сынок, я хотел бы исповедаться перед тобой, — сказал он. — Перед тобой, не перед Богом. — Я вздрогнул, хотя мало что понял. — Бог слишком легко прощает. — Отец с трудом выдавливал из себя слова. Мне казалось, что он говорит не ртом, а всем своим измученным войной телом, телом настолько худым, что кости ощущались даже через пижаму. Мне казалось, я слышу, как при каждом слове они трутся друг о друга. — Отцы должны исповедоваться перед своими сыновьями, чтобы память жила. Я не хочу, чтобы ты меня простил. Я хочу, чтобы ты помнил. Пусть твоя память будет моим покаянием. — Он устал, опустил голову, и мы надолго замерли так: я — стоя перед ним, оцепеневший, словно мне отдали приказ «смирно», отец — на своем диване, будто вот-вот рухнет головой вниз. Он с усилием поднял на меня глаза. Они уже не были холодными, мертвыми, скорее просто не верили, что это я. Отец смотрел на меня долго. Смотрел и словно не верил, что видит меня. — Мне приказали проверить, не прячется ли там еще кто-нибудь. В саду между домом и амбаром была картофельная яма. В тех местах копают такие — что-то вроде погреба. Я подбежал, дернул дверцу и увидел тебя. Вот ты сейчас стоишь передо мной, и я все больше убеждаюсь, что это был ты. Я увидел твои испуганные глаза. Подойди ближе. — Отец смотрел, долго смотрел мне в глаза, так близко, что мне казалось, будто наши глаза соприкасаются. — Да, глаза те самые. Они не верили, что этот солдат с еще дымящимся пистолетом, солдат, который, наверное, сейчас снова спустит курок, — твой отец. Я на мгновение замешкался. В тот момент я понял, что не имею права жить. Я, твой отец, был раздосадован, что увидел тебя. В ярости я захлопнул дверцу и крикнул, что тут никого нет. — Он устал и, видимо, задохнулся, но в следующее мгновение обхватил мою голову обеими руками и положил ее к себе на плечо. Его тело содрогалось. — Для нас всех было бы лучше, если бы я погиб, — прошептал он мне почти в самое ухо. — Но я так хотел увидеть вас перед смертью. Так хотел. Я люблю тебя, сынок. Но этого недостаточно, чтобы жить. А теперь иди. — И он отодвинул меня.

Мы оба сидели молча после этих последних слов его отца: что после такого скажешь, сами понимаете. Кафе постепенно заполнялось посетителями, в зале становилось все более людно и шумно. В какой-то момент он поклонился кому-то или ответил на поклон.

Я не обернулся, решил, что неудобно в такой момент проявлять любопытство. А он, снова, кому-то поклонившись или отвечая на поклон, сказал:

— Но ничто не предвещало того, что вскоре произошло. Когда он брился... опасной бритвой.

После этих слов он как-то погас. А может, решил, что теперь нашу встречу можно снова считать случайностью. И ему больше не хотелось разговаривать. Я тоже не мог придумать, как поддержать разговор. К своему изумлению, я почувствовал, что боль в правом боку под ребрами прошла. Я даже не заметил, когда она стихла. Как рукой сняло. Так что я охотно съел бы еще одно пирожное и выпил еще чашку кофе. Я даже хотел предложить ему кофе и пирожное, но он взглянул на часы и сказал:

— О, я и не подозревал, что уже так поздно. Я вам чрезвычайно благодарен. К сожалению, мне пора.

Он достал бумажник, отсчитал деньги и положил купюры под сахарницу. Убирая бумажник, вдруг замешкался и снова достал его:

— Подождите, может, это здесь.

И опять, как тогда, раньше, стал искать в разных отделениях. Я подумал, что теперь он, наверное, хочет дать мне свою визитную карточку. И тоже полез во внутренний карман пиджака, чтобы достать из бумажника свою.

— Нет, не ищите, у себя вы этого не найдете. Она должна быть где-то здесь. Я уверен. — Он все более лихорадочно копался в бумажнике. — Я хотел показать вам очень интересную фотографию. Правда, весьма необычную. Тот, кто ее сделал, поймал момент, когда мой отец стоял передо мной. Где же она? Не может быть, чтобы ее не было. Необычно то, что мы смотрим друг другу прямо в глаза. Мои испуганные глаза, которыми я смотрю на отца, и его лицо, искаженное гримасой, его глаза, устремленные на меня. При этом оба лица сняты анфас. Точка, с которой сделана фотография, казалось бы, просто не существует в природе: не может быть, чтобы лица были обращены друг к другу и оба сняты анфас. Я пытаюсь сообразить, где может находиться эта точка, но пока у меня не получается. Ведь где-то же она есть, и лучшим доказательством является эта фотография. Если бы мне это удалось — вот было бы открытие. Кто знает, может, это новое измерение, пока недоступное для наших органов чувств, нашего воображения, нашей совести.

Руки у него дрожали, он снова начал выкладывать на стол содержимое отделений своего бумажника, вынул все до последнего листочка.

— Взгляните. — Он протянул мне фотографию. Я подумал, что это та, которую он искал. — Моя мать.

— Красивая женщина, — сказал я. Она действительно была красивой. Но мой собеседник не был на нее похож. Разве что немного глаза, губы.