Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)

— Я тоже был в правительстве Перми в прошлом году, когда взбунтовались кулаки […] По дороге я прочитал брошюру Арну Смерть Коммуны. Хорошая брошюра. Я думал о Мильере. Я отомстил за Мильера, гражданин! Это был прекрасный день в моей жизни, а у меня их было немного. Я отомстил за него, тютелька в тютельку. Точно так же как там, я расстрелял на ступенях лестницы самого крупного помещика губернии; не помню его имени и плевать мне на него…

После краткой паузы он добавил: „Но на этот раз я кричал „Да здравствует человечество!““

Восстания прошлого занимают новое измерение в моём настоящем, измерение имманентной реальности, которую предстоит построить не откладывая. Аллеи Люксембургского дворца, площадь башни Сен—Жака всё ещё хранят в себе залпы и крики уничтоженной Коммуны. Но придут другие залпы и другие массовые захоронения затмят воспоминания о первых. Для того, чтобы омыть стену Федере кровью палачей когда—нибудь революционеры всех времён присоединятся к революционерам всех стран.

Строить настоящее значит исправлять прошлое, изменять значение пейзажа, освобождать мечты и неудовлетворённые желания из их несбыточности, приводить индивидуальные страсти в гармонию с коллективными. От повстанцев 1525–го до мулелистов, от Спартака до Панчо Вильи, от Лукреция до Лотреамона, существует лишь время моей воли к жизни.

Надежда на будущее тревожит наши празднества. Будущее хуже, чем Океан; оно ничего в себе не содержит. Планирование, программа, долгосрочная перспектива… это всё равно, что спекулировать крышей дома, у которого не выстроен даже первый этаж. И всё же, если ты хорошо строишь настоящее, остальное придёт в избытке.

Меня интересует только острие настоящего, его многообразие. Я хочу окружить себя, несмотря на все препятствия, сегодняшним днём, как одним большим светом; вернуть другое время и чужое пространство непосредственности повседневного опыта. Конкретизировать формулу Сестры Катрей: „Всё, что во мне, есть во мне, всё, что во мне, есть также вне меня, всё, что во мне, есть повсюду, вокруг меня, всё, что во мне, есть моё и я не вижу вокруг себя ничего, кроме того, что есть во мне“. Потому что в этом нет ничего кроме справедливого триумфа субъективности, такого, что история позволяет уже сегодня; как бы мало мы не разрушали Бастилии будущего, как бы мало мы не перестраивали наше прошлое, как бы мало мы не жиди каждую секунду так словно во имя вечного возвращения она должна возвращаться в бесконечных циклах и повторяться в точности.

Только настоящее может быть целостным. Точка невероятной плотности. Надо научиться замедлять время, жить перманентной страстью непосредственного опыта. Чемпион по теннису рассказал, как в течение очевидно тяжёлой игры, ему выпал мяч, который было слишком трудно отбить. Внезапно, он увидел, как его полёт замедляется, летит настолько медленно, что позволяет ему оценить ситуацию, принять адекватное решение и отбить его с блестящим мастерством. Время расширяется в пространстве созидания. Время ускоряется в пространстве фальши. Кто бы ни располагал поэзией настоящего, тот обязательно переживёт приключение маленького китайца, влюблённого в Королеву моря. Он отправился на дно океана в её поисках. Когда он вернулся на землю, один старик, подрезавший розы, сказал ему: „Мой дед рассказывал мне о маленьком мальчике, исчезнувшем в море, которого звали точно так же как и тебя“.

„Пунктуальность — это резерв времени“, говорит эзотерическая традиция. Как в той фразе из Pistis Sophia: „Один день света — это миллионы лет в мире“: в очистительной бане истории это, по сути, точный перевод фразы Ленина о том, что дни революции стоят веков.

Дело всегда в том, чтобы разрешить противоречия настоящего, не останавливаясь на полпути, не давая „отвлечь“ себя, направляясь прямо к преодолению. Коллективная работа, работа страсти, работа поэзии, работа игры[17]. Каким бы бедным оно ни было, настоящее всегда содержит в себе истинное богатство, богатство возможного созидания. Но эта непрерывная поэма, которая так мне нравится, вы хорошо знаете — вы достаточно живёте — всё то, что вырывает её у меня из рук.

Подчиниться водовороту мёртвого времени, старению, использованию тела и духа до пустоты? Лучше исчезнуть, бросая вызов длительности. Гражданин Анкетиль рассказывает в своём Précis de l'histoire universelle[18], появившемся в Париже в VII год Республики, об одном персидском принце, раненом тщетой этого мира и удалившемся в замок в компании сорока самых прекрасных и умных куртизанок королевства. Он умер в течение месяца от избытка наслаждения. Но, что такое смерть по сравнению с такой вечностью? Если я должен умереть, пусть это будет, по крайней мере, так, как мне этого хочется.»

23 глава «Единая триада: самореализация, общение и участие»