Трактир «Ямайка»

— Значит, трактирщик разговаривает, когда он пьян? — спросил викарий, и Мэри показалось, что его голосу недостает обычной мягкости; он звучал резче, как бы на более высокой ноте; но когда девушка взглянула на своего спутника, его глаза смотрели на нее как всегда холодно и безразлично.

— Да, разговаривает, — ответила она. — Если мой дядя проживет пять дней на одном бренди, он готов обнажить душу перед всем миром. Он сам мне так сказал, когда я приехала, в первый же вечер. Тогда он не был пьян. Но четыре дня назад, когда дядя вдруг очнулся посреди ночи и, шатаясь, вышел в кухню, — тогда он разговорился. Вот откуда я все знаю. И, наверное, поэтому я утратила веру в человечество и в Бога, и в себя саму, и именно по этой причине сегодня в Лонстоне я вела себя как дура.

За время их беседы буря разбушевалась еще сильнее, и теперь, когда дорога поворачивала, экипаж двигался прямо против ветра и почти стоял на месте. Он раскачивался на высоких колесах, и внезапный ливень застучал в окна, как пригоршня гальки. Укрыться было негде; пустошь по обе стороны лежала обнаженная и беззащитная, и тучи мчались над землей, разрываясь на части, наткнувшись на скалистые вершины. Ветер имел соленый, влажный привкус, принесенный с моря, за пятнадцать миль отсюда.

Фрэнсис Дейви наклонился вперед на своем сиденье.

— Мы приближаемся к перекрестку Пяти Дорог и к повороту на Олтернан, — сказал он. — Возница направляется в Бодмин и довезет вас до трактира «Ямайка». Я покину вас у Пяти Дорог и пешком спущусь в деревню. Я единственный человек, которого вы почтили своим доверием, или я разделяю его с братом трактирщика?

И снова Мэри не могла определить, была в его голосе ирония или насмешка.

— Джем Мерлин знает, — нехотя ответила она. — Мы говорили об этом сегодня утром. Но он почти ничего не сказал, и я знаю, что он не в ладах с моим дядей. Впрочем, теперь это неважно: Джема отправили в тюрьму за другое преступление.

— Предположим, он мог бы спасти свою шкуру, предав брата; что тогда, Мэри Йеллан? Тут есть над чем подумать.

Мэри разволновалась. Это была новая возможность, и она было ухватилась за нее как за соломинку. Но викарий из Олтернана, наверное, прочитал ее мысли, ибо, взглядом ища у него подтверждения своим надеждам, девушка увидела, что он улыбается; тонкая линия его губ на миг утратила выражение пассивности, как будто лицо его было маской, и маска дала трещину. Она отвела взгляд; ей стало неловко, как будто она нечаянно увидела нечто запретное.

— Это было бы облегчением для вас и для него, несомненно, — продолжал викарий, — если только Джем сам не замешан. Но всегда остается сомнение, не правда ли? И ни вы, ни я не знаем ответа на этот вопрос. Виновный обычно не надевает петлю сам себе на шею.

Мэри беспомощно взмахнула руками, и священник, должно быть, увидел отчаяние на ее лице, ибо его голос, доселе строгий, снова стал ласковым, и он положил руку ей на колено.

— «Угас наш день, и сумрак нас зовет»,[1] — мягко сказал он. — Если бы нам было дозволено брать тексты из Шекспира, странные проповеди прозвучали бы завтра в Корнуолле, Мэри Йеллан. Впрочем, ваш дядя и его товарищи не входят в число моих прихожан, а если бы и являлись таковыми, они бы меня не поняли. Вы качаете головой, поскольку я говорю загадками. «Этот человек не умеет утешать, — думаете вы. — Что за странный уродец с белыми волосами и бесцветными глазами». Не отворачивайтесь; я знаю, о чем вы думаете. Я скажу вам одну вещь в утешение, а вы уж дальше поступайте, как знаете. Через неделю наступит Новый год. Фальшивые огни мерцали в последний раз, и больше не будет крушений; свечи задуют.

— Я вас не понимаю, — удивилась Мэри. — Откуда вы это знаете, и при чем тут Новый год?

Викарий убрал руку и принялся застегивать пальто, готовясь к выходу. Он поднял оконную раму и крикнул кучеру, чтобы тот придержал лошадь, и холодный воздух ворвался в экипаж вместе с жалом ледяного дождя.