Трактир «Ямайка»

— Я возвращаюсь со встречи в Лонстоне, — пояснил священник, — которая была всего лишь одной из многих других похожих встреч за последние несколько лет. И присутствующих известили наконец, что правительство Её Величества готово в наступающем году сделать определенные шаги для патрулирования берегов Великобритании. На скалах вместо фальшивых маяков появятся сторожа, а по тропам, в настоящее время известным только авантюристам, вроде вашего дяди, пройдут слуги закона. Через всю Англию протянется цепь, Мэри, которую будет очень трудно порвать. Теперь вы понимаете? — Викарий открыл дверь экипажа и шагнул на дорогу. Он обнажил голову под дождем, и она увидела пышные белые волосы, ореолом обрамляющие его лицо. Фрэнсис Дейви снова улыбнулся ей и поклонился, и еще раз взял ее руку и на минуту задержал в своей. — Ваши беды закончились, — сказал он. — Колеса повозок будут ржаветь, а в запертой комнате в конце коридора теперь можно устроить гостиную. Ваша тетя снова будет спать спокойно, а ваш дядя или умрет от пьянства и принесет всем вам избавление, или станет веслианцем и начнет проповедовать путникам на большой дороге. Ну, а вы уедете обратно на юг и найдете себе возлюбленного. Спите сегодня спокойно. Завтра Рождество, и колокола в Олтернане возвестят мир и благоволение. Я буду думать о вас. — Он помахал рукой кучеру, и экипаж продолжил путь уже без него.

Мэри высунулась в окно и окликнула викария, но он свернул направо по одной из Пяти Дорог и уже пропал из виду.

Экипаж грохотал по Бодминской дороге. До того, как на горизонте появятся высокие трубы трактира «Ямайка», оставалось еще целых три мили, и эти мили оказались самыми бурными и самыми рискованными за весь путь, а он был неблизкий: расстояние между двумя городами составляло двадцать одну милю.

Теперь Мэри жалела, что не пошла с Фрэнсисом Дейви. В Олтернане она бы не слышала ветра, и дождь в укромной долине шел бы бесшумно. Завтра она преклонила бы колени в церкви и молилась бы в первый раз с тех пор, как покинула Хелфорд. Если то, что он сказал, — правда, значит, все-таки есть причина радоваться, и есть некоторый смысл принести Господу благодарность. Время того, кто грабил разбитые суда, истекло; он будет уничтожен новым законом, он и ему подобные; их сотрут и счистят с лица земли, как пиратов двадцать-тридцать лет назад; и даже памяти о них не останется, ни единого воспоминания, способного отравить души тех, кто придет потом. Родится новое поколение, которое никогда не услышит о них. Корабли будут приходить в Англию без опаски; с приливом не наступит страшная жатва. Бухты, в которых когда-то раздавались хруст гальки под ногами и шепот контрабандистов, снова затихнут, и крик, который нарушит эту тишину, будет криком чайки. Под безмятежной гладью моря, на дне океана, лежат безымянные черепа, зеленые монеты, когда-то бывшие золотыми, и старые остовы кораблей; они будут забыты навсегда. Ужас, который несчастные испытали, умер вместе с ними. Занимается заря нового века, когда мужчины и женщины станут путешествовать без страха, и земля будет принадлежать им. Здесь, на этой пустоши, фермеры будут возделывать свои наделы и сушить на солнце куски торфа, как и сейчас, но только тень, которая нависала над ними, исчезнет. Быть может, здесь снова вырастет трава, и вереск расцветет на месте, где стоял трактир «Ямайка».

Девушка сидела в углу экипажа, погруженная в видение нового мира; и сквозь открытое окно ветер донес до нее звуки: сквозь молчание ночи она услышала выстрел, отдаленный возглас и крик. Из темноты доносились мужские голоса и топот ног по дороге. Мэри высунулась в окно; дождь заливал ей лицо, и она услышала, как кучер экипажа в ужасе закричал, а лошадь испугалась и заартачилась. Дорога круто шла вверх из долины, сворачивая к вершине холма, и там, в отдалении, тонкие трубы трактира «Ямайка» венчали горизонт, как виселица. По дороге к ним приближалась группа людей; тот, кто был впереди, прыгал как заяц и на бегу размахивал перед собой фонарем. Прозвучал еще один выстрел, кучер осел на козлах и упал. Лошадь снова заартачилась и, как слепая, направилась в канаву. Кто-то выкрикнул страшное ругательство; кто-то дико захохотал; кругом стояли свист и крик.

В окно кареты просунулось лицо — увенчанное спутанными волосами, челка спадала на багровые, налитые кровью глаза. Губы раздвинулись, обнажая белые зубы, а затем к окну поднесли фонарь, так, чтобы свет падал внутрь экипажа. Одна рука держала фонарь, другая сжимала дымящийся ствол пистолета; это были длинные руки с тонкими кистями и узкими заостренными пальцами, полные красоты и грации, хотя под закругленными ногтями была грязь.

Джосс Мерлин улыбнулся бешеной, исступленной улыбкой человека одержимого, обезумевшего и перевозбужденного отравой. Он направил пистолет на Мэри, наклонившись внутрь экипажа, так что дуло коснулось ее горла.