Трали-вали

– Они что, у вас, папаша, из больницы? – вопрос был обращён именно к Мальцеву. По цвету волос видимо парикмахерша отца угадал. Геннадий внутренне улыбнулся неожиданному для себя обращению «папаша», сдержано переспросил.

– Почему из больницы?

– Давно не стриженые и худые… – ответила парикмахерша.

Мальцев не ожидал к себе такого обращения, наслаждался новым для себя определением, собирался с ответом, Кобзев его опередил.

– Нет. Они из монастыря у нас. Из Шаолиньского. – Без тени улыбки поведал он пожилой парикмахерше.

– Что вы говорите!.. – искренне удивилась та, разворачивая кресло, и усаживая на нём старшего мальчишку. – Ну, Москва… Вы, значит, монахи у нас! Такие молодые и уже… За что это вас?

– Какие монахи? – воспротивился Штопор, – мы музыканты! – Высоко задирая голову, чтобы его увидели взрослые воспитатели, потребовал подтверждения. – Да, дядь Ген? Ты говорил…

Геннадий немедленно подтвердил.

– Да, конечно, военные причём, – сообщил тётке, укоризненно глянув на Кобзева, ты хоть папаша и настоящий, но думай, что говоришь. Не в оркестровке…

Парикмахерша снова удивилась.

– Ух, ты… Попса, значит… Тили-тили… – что-то замысловатое при этом изобразила в воздухе ручками.

– Какая попса? – теперь обиделся уже и Кобзев. – Обижаете, хозяйка.

И Штопор тоже губы надул, посмотрел на своего друга – сильно ему сейчас обидеться, или не очень? Тот не обратил внимания, слез вдруг с кресла, указал на Генку:

– Его первого.

– Почему меня? Ты старший, – не согласился Генка. – Я после тебя хочу… Чтобы как ты…

Парикмахерше надоело играть в профессиональную любезность, все удивления и восторги она, кажется, исчерпала, добродушный тон тоже, сухо бросила.

– Ну, вы, давайте тут, решайте быстрее… кто первый… У меня план.

– Он! – подпрыгнул Генка, подталкивая к креслу Никиту…

Мальцев примирительно подтвердил.

– Ну ладно-ладно, пусть будет Никита первым, как старший. А потом Генка.

Мальцев с Кобзевым сидели в гостевых креслах, ожидали. Александр то журналы листал, то на женщин мастеров в соседнем женском зале заглядывал. Сравнивал клиенток с журнальными модельными вариантами, скептически хмурился. Время от времени поощрительно, поддерживая, улыбался Мальцеву и мальчишкам. Из взрослых, особенно приятно здесь было Мальцеву. Он всё время слышал в себе то обращение – «папаша», отец, значит. Впервые это было. Приятно. Мысленно наслаждался этим определением, купался в нём… Повторял его то медленно, смакуя, то быстро… С разными интонациями, высокими, весомыми, и… приятными, тёплыми… Попутно Мальцев наслаждался спокойной, умиротворённой тишиной парикмахерской, мерным жужжанием электрических машинок, шумом фена… Привычно бы и уснул, если бы не его это празднично-торжественное состояние, и мальчишки. Очень интересно было за ними наблюдать.

Раньше, когда он ещё не был этим, ну, как это сказала парикмахерша, папашей, он часто бывал в парикмахерских. Это естественно. Служба обязывала. Устав. Но тогда всё было по другому: зайдёт Мальцев, сядет в кресло, скажет мастеру: «также, только коротко», и закроет глаза. Через сколько-то минут снимут с него тряпочку, встряхнут, пройдутся по щекам щёточкой, по шее, освежат чем-то приятным, и – пожалуйте к кассе… Все ощущения. И правильно! А что ещё? Он не женщина, он мужчина. А теперь, здесь… Был в других обстоятельствах, в другом качестве. Особенно интересно было наблюдать, как его мальчишек подстригают. Его!! Да-да-да… Его! Как они одинаково, по-взрослому, с интересом оглядывают себя в зеркалах. Шкинделы! Как маленький Генка искоса, подглядывая, сравнивает свою причёску с причёской Никиты. Как одинаково, морщась, отряхивают волосы, напрочь сбивая старания мастера… Узнавали они себя или нет, Мальцев с Кобзевым не знали, но мальчишки сами себе явно нравились…

Никита вёл себя по-взрослому: молчаливо, разрумянился только. Глаза большие, удивлённые, горят… Давно не видел себя таким праздничным.

Генка наоборот, на протяжении всей стрижки хоть и старался всё время быть неподвижным, но у него это плохо получалось – голове щёкотно было. Часто ёжился, беспокоил парикмахершу, та одёргивала Генку, «ровно сиди», а он стрелял глазками по сторонам: кто зашёл в зал, кто вышел, кто мимо окон прошёл, или проехал… Любил потому что витрины… С детства ещё… Мастер делала ему замечания, Генка быстро всё забывал… Потому что тётя парикмахер ему не нравилась. Совсем…