ТрансАтлантика

Позже поступает известие о том, что в Дублине умерла мать Берти Ахерна. И тем не менее премьер прилетит назавтра под вечер вертолетом. Блэр с сопровождением тоже прибудет. Политические маклеры. Ростры. Те, кто все это унаследовал. Соберутся в полном составе. В одном здании. Готовенькие. Еще говорят, что журналистов будет тысяча. Тысяча. Сенатор потрясен. Со всех уголков земного шара. Теперь нужно координировать этот эндшпиль. Несмотря ни на что. Он садится за стол, отвинчивает колпачок с ручки. Обсуждать передышку или перерыв недопустимо. Я намерен заявить сторонам, что не стану даже рассматривать подобные запросы. Не будет никаких перерывов – ни на неделю, ни на день, ни на час. Либо мы подписываем соглашение, либо нам не удалось его подписать.

Он открывает окно пошире. Ветер с моря. Столько судов в океане. Столько поколений уплыло отсюда. Семьсот лет истории. Мы прикидываем будущее, воображая прошлое. Мотаться туда-сюда. Через океан. Прошлое, настоящее, неуловимое грядущее. Страна. Настоящее непрерывно меняет абсолютно все. Время туго натянуто, эластично. Ломается даже насилие. Даже насилие. Порой насильственно. Вы не представляете, что это значит, сенатор.

Следующие двое суток он толком не будет спать, толком не будет есть. Даже не станет возвращаться в гостиницу. Не захочет уходить из кабинета. Будет спать за столом. Мыться в раковине тесной уборной. Включить воду. Нажать на диспенсер мыла. Тщательно, методично вымыть руки. Поплескать водой на загривок. Пройти назад по коридору. Провести совещание с Хьюмом и Тримблом. Внимательно выслушать каждое их слово. Хорошие люди, оба. На них и держится процесс. Многочасовые беседы по телефону с Клинтоном. Анализ мельчайших деталей процесса. Всей этой грезы целиком. По коридорам – парад шагов. Редакция, новая редакция. Он станет умолять чиновников не сливать документы прессе. Сам будет стоять над копиром. Охранять служебные записки. Даже нумеровать копии. Ходить вверх-вниз по лестницам. Из столовой в кабинет и обратно. Визитер за визитером. Лидеры партий. Представители. Дипломаты. Госчиновники. Ему станет казаться, будто один и тот же разговор он провел уже десять, двадцать раз. Он будет осекаться, задумываться, не говорил ли ровно того же самого считаные секунды назад. К щекам прильет кровь. Неловко. Поиски новых способов сказать все то же. Он будет прислушиваться – не случилось ли беспорядков, очередного убийства, взрыва бомбы. По радио. По телевидению. Даже у ворот. Ничего такого не случится. Лишь беспрестанный стук в дверь. Подносы с бутербродами. Чайники. Он будет слушать вой сирен за окном. Крики «ура» и «долой». Под дверь проскальзывают письма. Шепотным стоном – молитвы. Нетронутые подносы с едой. Клэр Кёртен. Лотти Таттл. Шейла Уэйлен. Осколки его жизни. Желание спать едва не пересиливает желание добиться мира. Надо бы ей позвонить. Он ей звонил? Ее голос. Его дыхание. Эндрю. Сон.

Работники столовой заканчивают в десять вечера, но затем туда спускаются его сотрудники – разжигают плиту, кипятят воду, мешают заварку. Поднять чайник и налить чаю, поднять и налить. Все это воспоминание на вкус как чай.

Блэр уклончив. Аккуратный костюм, галстук. Ахерн растрепан. Деловито горюет. Оба врываются в здание, занимают кабинеты. Второй этаж. Третий этаж. Совещание за совещанием. Телефонный звонок за звонком. Блэр говорит ему, что как будто попал в барокамеру. Медленно нагнетается давление. Набухает. Это общее ощущение, но как его назвать? Наверняка ведь есть слово, выражение. Сенатор не помнит. Устал до ужаса. Плечи затекли. Ищет слово, не может найти.

Четыре утра. Кабинет Блэра. Стол опрятен и чист. На краешке кофейной чашки замерла перьевая ручка. Премьер-министр расстегнул две верхние пуговицы на рубашке. Завязли на некоем языковом вопросе. Британцы со своими словами. Ирландцы со своими бесконечными смыслами. Как их умудрилось разделить такое крошечное море?