Трансформация мира. История XIX века

В эпоху Риттера и Гумбольдта географы работали с более тонкими региональными сетками, чем в период после создания карты, охватывающей все "регионы мира". К первому десятилетию XIX в. они оставили в прошлом схематизм "компендиумной географии" и "статистики", распространенный, в частности, в Германии XVIII в., и искали новые пространственные образования, которые можно было бы взять за основу исследования. Решающую роль в этом сыграл Карл Риттер. Отказавшись от зацикленности на политических государствах, он бросил вызов существующим таксономиям и осудил неметодичный сбор данных в старых руководствах. В его новой, физической классификации земной поверхности вместо статичных королевств появились "страны" и "ландшафты". Но это не мешало ему исследовать материальную жизнь и действия человеческих обществ, понимаемых как театры истории. Задача географии, по его мнению, состояла в том, чтобы проследить развитие наций, а значит, и важных для него "индивидуальностей", в связи с "природой земли". С другой стороны, он избегал сводить жизнь обществ и "движение истории" к таким природным константам, как климат. Он не был геодетерминистом. Риттер рассматривал природу как "школу человеческого рода", источник коллективных идентичностей и определенных социальных типов; между природой и историей существуют скорее соответствия, чем причинно-следственные связи. Он взял описательную лексику, разработанную географией в XVII-XVIII веках, и дополнил ее "динамическими" метафорами роста и активности. Отталкиваясь от концепции комплексной "региональной географии", Риттер попытался связать природные особенности, такие как горные хребты или "водные системы", с театрами истории. Снова и снова он бился над проблемой «классификации частей света» с серьезностью, которая ставила его выше ранних и многих более поздних географов. Так, например, он пришел к понятию "Верхняя Азия" (Hoch-Asien), которое не было поверхностным геополитическим, а включало особенности природного рельефа и образа жизни ее обитателей. Вместо того чтобы объединять все в "Восток" или "Ближний и Средний Восток", он различал Переднюю Азию (включая иранский мир), Аравию и "уступчатые земли" в системе Евфрата и Тигра.

Оригинальные названия Риттера не прижились. Но его терминологическая изобретательность нашла продолжение в работах двух важных географов последней трети века, которые, имея мало общего между собой, противостояли метагеографической тенденции эпохи к чрезмерному упрощению. И французский анархист-вольнодумец Элизе Реклю, работавший в эмиграции в Швейцарии, а затем в Бельгии, и политически консервативный, но методически последовательный лейпцигский географ и этнограф Фридрих Ратцель неустанно стремились по-новому использовать язык для описания мира. В своих работах "Антропогеография" (1882-91) и "Политическая география" (1897) Ратцель отказался от новомодных мегакатегорий в пользу сложного изучения типов ландшафтов и пространственных "мест" в связи с политическими образованиями - например, в , где речь идет об островах. В своей последней (отчасти посмертной) работе Реклю взглянул на ситуацию в мире вскоре после рубежа веков глазами географа, экспериментируя с необычной макроклассификацией, не использующей ни традиционного деления мира, ни геополитических неологизмов. Сравнимый по знанию географической и политической литературы только с Риттером, он избежал замкнутой концепции Европы и разделил континент на три трансгрессивные зоны, каждая из которых политически и экономически по-своему связана с внеевропейским миром: (1) латинские и германские народы, включая весь Средиземноморский бассейн, а также Османскую империю, которая, по его мнению, "полностью зависела от капиталистов"; (2) сухопутная Евразия от Польши до Желтого моря; и (3) морская Британия и ее ассоциированные и зависимые страны (cortège), включая всю империю во главе с Индией. Наконец, две Америки и бассейн Тихого океана (за исключением британских владений) представляли собой вновь формирующееся образование. Реклю был реляционным мыслителем, а не тем, кто мыслит эссенциальными региональными категориями. По этой причине его работа - в большей степени, чем работа Ратцеля, который был склонен к схематическому теоретизированию, - может рассматриваться сегодня как географическая сумма XIX века, даже если она не является репрезентативной для академической географии XIX века.