Трансгрессия в моде. От нарушения к норме

Именно к XVII веку можно отнести рождение униформы, которая провозглашала разрыв личных отношений подчинения, основанных на проявлении индивидуальности, свойственной ливрее. Перевод финансирования армии из частных рук в государственные во многом нивелировал личностный характер властных отношений, имевший место в феномене ливреи. Об этом свидетельствует один из указов, согласно которому все военнослужащие начали получать жалованье (термин «солдат» происходит от solde – жалованье), часть которого удерживали в счет изготовления униформы. Отныне солдаты не носили знаки отличия лиц, обеспечивающих их платьем, а следовали единым правилам обмундирования, выражая посредством униформы свою должность и причастность единой государственной армии. «Указ от 5 декабря 1666 года предполагал удержание 30 су в месяц из жалованья кавалеристов и пехоты, что позволяло приобрести ткани, вещи, чулки, обувь. Расходы могли значительно варьироваться в зависимости от того, было ли снабжение обмундированием поручено самим офицерам или осуществлялось службой управления, поручающей это предприятиям или другим ответственным лицам под контролем королевских комиссаров» (Roche 1989: 216). Системное введение униформы, начало которому положил Людовик XIV, привело к тому, что уже во времена правления Людовика XVI все французские полки носили кюлоты, жилет и камзол белого цвета, длинные гетры из черного драпа для зимы и из белого полотна – для лета, за исключением артиллерии, у которой жилет, кюлоты и камзол были королевского голубого цвета.

В Англии ко второй половине XVII века централизованное обеспечение военными униформами достигло таких масштабов, что позволило активно экспортировать излишки произведенных товаров, «готовых к носке» (ready-to-wear): «около 95 000 жилетов из гребенной шерсти (worsted waistcoats) было отправлено за границу в 1697–1700 годах» (Lemire 1997: 33). Их массовое производство стало возможно благодаря спросу военной промышленности на обмундирование как военно-морского флота, так и сухопутных армий. В конце XVII века негодные излишки от производства одежды для военных являлись предметами для экспорта, предназначавшимися в большинстве своем для рабов в колониях. Несмотря на то что массовое производство униформ уже зарождалось в XVII веке, рынок сбыта был малочисленный, ориентированный, прежде всего, на военную отрасль, а также на такие институции в Англии, как благотворительные школы, работные дома (workhouse) и приюты (Ibid.: 38). Униформа предназначалась для групп лиц, находившихся на государственном обеспечении и нуждавшихся в постоянном источнике дешевой и функциональной одежды. Эта целевая аудитория была достаточно малочисленной, но она отчасти способствовала зарождению технической базы для более широкого распространения массового производства в XIX веке.

Во Франции во второй половине XVII века войско состояло уже не из ярких индивидуальностей, имевших в своем подчинении ряд лиц, тиражировавших их знаки отличия (иногда наряду со знаком причастности королю), а представляло собой иерархию должностей, «чины которых во всех полках, начиная с лейтенанта, различались цветом камзола» (Quicherat 1877: 544).

Теперь если и присутствовали знаки отличия в военной униформе, то только государства, то есть самого короля. Поэтому фраза Людовика XIV «государство – это я», по мнению исследователей (Rule 1969: 233), не имевшая место в такой формулировке, представляет собой логическое следствие из ливрейной системы. В ней источником власти обозначена уже не индивидуальность, а обезличенный механизм, который на первых порах становления абсолютной монархии почти полностью воплощается в одной личности. «Юрист конца XVII века говорил: „Король представляет нацию в целом…“ Она вся целиком заключается в личности короля. Нация является своего рода простым юридическим проявлением физической единицы короля, имеющей свою реальность только в единственной и индивидуальной реальности короля» (Фуко 2005: 231). Уже ко времени Французской революции нация как нечто единое в своем подчинении и в то же время противопоставлении королю выдвинула не редуцируемый к индивидуальности монарха собственный знак идентичности – национальную кокарду, тем самым обозначив определенную степень независимости политического тела государства от физического тела монарха.