Трансгрессия в моде. От нарушения к норме

В сфере политического управления переход к системе должностей осуществлялся путем приближения к себе лиц незнатного происхождения, социальное положение которых полностью зависело от королевской благосклонности. Роль миньонов Генриха III и фрейлин Елизаветы I заключалась в распространении вкуса своих господ. Теперь же к отмеченным королевской благосклонностью лицам присовокуплялась та или иная общественная должность, для соответствия которой нужно было обладать зачастую иного рода символическим капиталом – знанием. «Обладая такими специфическими, отвечающими потребностям управления ресурсами, как письмо и право, – пишет Ж. Дюби, – чиновники очень рано обеспечивают себе монополию на наиболее типично государственные ресурсы, тем самым несомненно способствуя рационализации власти» (Бурдьё 2007: 278). Аристократия обладала символическим капиталом высокого социального положения, обусловленным знатностью происхождения, но постепенно он стал вытесняться новым типом символического капитала, определяемым неповторимым сочетанием психологических, умственных особенностей индивида.

Таким образом, с одной стороны, «придворное общество являлось символическим выражением авторитета и величия короны Франции» (Цатурова 2014: 86), в такой репрезентативной функции продолжая представлять собой социальное тело монарха. С другой, одновременно с этим двор выступал в качестве инструмента нивелирования репрезентативных возможностей знатной аристократии и дворянства. В качестве легитимных признавались лишь знаки отличия монарха и государства, в этом смысле представляя собой пространство формирования политического тела и, как следствие, новых средств идентификации индивида. Н. Шейпер-Хьюз и М. Лок дополняют разработанное М. Дуглас разделение на физическое и социальное тело (Douglas 1996: 72). Исследователи утверждают, что в отличие от индивидуального тела, относящегося к проживаемому опыту тела как таковому, и социального тела, относящегося к репрезентативному использованию тела как символа природы, общества и культуры, политическое тело подразумевает регулирование и контроль тел (Scheper-Hughes & Lock 1987: 7–8).

Процесс нормализации тел (Фуко 1999), сопутствовавший процессу становления абсолютной монархии, характеризовался все возраставшей ценностью индивидуального символического капитала. Он отличался не видимостью, которую воплощает собой аристократия: «дворянин является тем, что он репрезентирует, а бюргер, буржуа – тем, что он производит» (Хабермас 2017: 62), а умениями и способностями, то есть тем, что могло быть описано в терминах экономической или функциональной эффективности. Понятие «клеточной» власти (Фуко 1999: 218), или микрофизики власти, характеризует иной тип обращения с индивидом в XVIII веке – дисциплину как «искусство ранга и технику преобразования размещений» (там же: 213). Теперь тело воспринимается как «субстрат рабочей силы» (Вирно 2013: 100), раскладываемый на «индивидуальные единицы»: силу, интеллект, подвижность, усидчивость, грамотность и т. д., то есть на различные качества, умения и способности. Их наличие и позволяло индивиду занимать тот или иной ранг.

Новый взгляд на индивида сквозь призму его тела как источника способностей и умений, подлежащих тотальному контролю и тренировке для повышения эффективности государственной машины, также можно считать выражением поворота к неотчуждаемому символическому капиталу индивида. В вестиментарном плане этот поворот нашел отражение в «классовой» униформе, в которой, по мнению К. Белла, индивидуальный вкус сведен к минимуму (Bell 1992: 181). Как и в военной сфере, где в эпоху абсолютизма все активнее вводятся военные униформы (Roche 1989: 215–244), при дворе одежда получает практически схожую семантику: контроль жестов и телодвижений посредством предметов одежды, своей формой диктующих манеры поведения; коннотации подчинения фигуре короля и государственному аппарату; указание на должностные полномочия – в различной степени роскоши отделки и тканей. Классовые униформы в придворном обществе выражали собой «приспособление механизмов власти к индивидуальному телу, что сопровождалось надзором и дрессировкой – это была дисциплина <…> которая сосредоточена на теле, манипулирует телом как центром сил, стремясь сделать тела одновременно полезными и послушными» (Фуко 2005: 263). С одной стороны, посредством «классовых» униформ придворное общество обезличивало индивида, выражая лишь его позицию в иерархии, с другой стороны, индивидуализировало его как никогда прежде за счет внимания к знаниям и умениям, то есть к неотчуждаемому индивидуальному символическому капиталу. Впрочем, этот капитал не имел каналов репрезентации в одежде, поскольку такой возможностью обладал лишь общественный статус.