Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2015

В. Иноземцева― По поводу Донецка. У меня есть моя пока единственная книга (может быть, и не пока, а вообще единственная), «Материя», где первое стихотворение посвящено моей бабушке. Это конкретный человек. Может быть, я долго не смогу даже читать на память, потому что я уже его не сильно помню, но это именно та точка мира, где сейчас преломилась вся эта наша история. Собственно это то место, где сейчас проходит такая линия между нашим прошлым, скажем так. Эта книга называется «Материя». И это как раз тот дом, по которому сейчас проходит эта линия разреза Украины. Я постараюсь прочесть. Если я буду сбиваться, опять же, извините…

Д. Быков― Тут все свои.

В. Иноземцева― Все свои, да.

Бабушка расстилала материю, облака

расходились по воздуху, и её рука

щупала ножницами неведомые края

Первозданной материи, безраздельного бытия.

Поможи, Боже-Господи —

Молитва была короткою, у межи…

Так, к сожалению, я стихи не помню.

Д. Быков― А давай я найду их в Сети и сам прочту?

В. Иноземцева― В Сети, наверное, не найдёшь.

Д. Быков― Нет, найду. Как? «Бабушка расстилала материю»? Ты понимаешь, это очень символично, что эти стихи у тебя точно так же распались…

В. Иноземцева― Как и эта жизнь.

Д. Быков― Да, как эта материя. Понимаешь, это удивительно страшная вещь.

В. Иноземцева―

Поможи, Боже-Господи —

Молитва была короткою, у межи

спинки и переда, подола и рукава

проступали розы байковые, прорастала в корни трава,

мир был беден на краски, чувства, цвета, слова.

Бабушка была господом, когда отрывала нужную

нитку, — рукав походил на Южную

Америку, зауженный снизу. По карнизу

бегал ветреный зайчик, убранство латая окон.

Пространство было соткано из волокон

простых и грубых нитей, сетей гардинных,

единых узором своим. Сквозь какой проступала взорам

живая картина мира в оконной раме.

Мимо, дворами проходила жизнь. Бабушка всё латала

мир. По-прежнему не хватало

жизни самой — для жизни.

Бог раскроил материю и собрал на живую нить.

Уже ничего не выдумать, не изменить.

Стрекочет зингер, в железной руке игла,

рубец протыкая, по старому шву легла.

Сколько порванных генов, непрожитых сыновей,

затруженых пальцев, проколотых до кровей,

белых, запутанных в кружева

линий, и память ещё жива; —

а там уже перелицовка, порка,

житьё-мытьё, половая уборка

бесцветной тряпкой, распластанной над циновкой,

она ещё помнит себя обновкой.

Но жизнь, — она была, напускала шёлку…

Я дальше не помню. В общем, короче говоря, это стихи, которые действительно сейчас забылись, потому что это больно.

Д. Быков― Потому что они рвутся по шву.

В. Иноземцева― Потому что это больно, да. Я их помнила наизусть, но сейчас…

Д. Быков― По крайней мере, мне понятно всё на самом деле. Я считаю, что это замечательный текст. И большое мужество, что ты его читаешь.

В. Иноземцева― Мужество прочесть — это не мужество помнить. К сожалению, я не могу его вспомнить.

Д. Быков― Но, слава тебе господи, ты веришь, что это может воссоединиться, сшиться. Я верю, что это возможно.

Кстати, тут Коля Карпов прислал замечательные стихи. Привет тебе, Коля Карпов!

Папа смотрит телевизор,

Мама прячет в шубу сельдь.

Рыба говорит: «Раиса,

А не спеть ли нам, не спеть?

Мама тихо напевает,

Папа в кресле засыпает.

Вот двенадцать настаёт —

Стало всё наоборот:

Мама смотрит телевизор,

Папа ищет в смыслах сельдь.

А у рыб свои капризы —

В майонезе посидеть!

Молодец, Коля! Мы передаём тебе привет! Это тоже наш человек, замечательный.

И. Лукьянова― Можно я тоже пискну?

Д. Быков― Валяй, пискни. Это Лукьянова пискнет.

И. Лукьянова― Сейчас Вика читала…

В. Иноземцева― Плохо читала.

И. Лукьянова― Хорошо читала. И главное, что я вспомнила, естественно, свою бабушку. У меня всегда было такое ощущение, что вот пока бабушка жива, она держит этот мир, и этот мир держится на бабушке. До тех пор, пока она встаёт утром, пока она чистит печку, выносит вёдра сажи, пока она пропалывает свой сад, пока в саду растут яблоки и груши, то этот мир будет вечный, неизменный. Вот он в какой-то степени держится на бабушке. Ну, вот у тебя сказано, что бабушка есть бог. В какой-то степень действительно бабушка держит мир. И тут меня иногда с ужасом прошибает, что ведь бабушки-то скоро будем мы. Вот Шендерович пришёл и стал рассказывать…

Д. Быков― Шендерович — дед. Вы представляете, что Шендерович дед?