Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

Мертвец» — это прекрасная притча-загадка, прекрасный образ Америки, прекрасная фантазия на тему путешествия в смерть с этим замечательным индейцем. Я склонен думать, что вся картина — это загробные странствия, а то, что происходит в середине, когда ему стреляют в грудь (почему он и выживает, собственно), — это уже вторая смерть, такая смерть после смерти. Может быть, это всё, как в «Случае на мосту через Совиный ручей» у Амброза Бирса, — это несколько секунд по смерти, которые переживаются как несколько часов. Может быть, так. Но в любом случае это прекрасная мистическая загадка, которая преследует не мировоззренческие, не метафизические, а сугубо культурные цели. Вот это такая симфония, такая музыка ни про что.

Мне ужасно нравится «Мертвец». И мне безумно нравятся эти долгие затемнения. И я вижу, что у этого фильма Балабанов очень многому научился. И «Река», вплоть до цитации в последнем кадре, должна была бы стать русской версией «Мертвеца», русской версией такой жизни после жизни, потому что прокажённые… Посмотрите «Реку», она есть в Сети — 40 минут, смонтированных из неснятой картины. Как раз прокажённые и должны же чувствовать себя как бы уже умершими. Вот это такой фильм о самоощущении мёртвого среди живых.

«Случайных совпадений не бывает. Ваша лекция об Искандере совпала с его смертью».

Но это же не моё совпадение, это вы заказали эту лекцию, друзья мои, поэтому я должен поклониться вашему чутью и чутью Лукьяновой.

«В итоге «профессионального» анализа, — в смысле, с психологом профессиональным, — мы пришли к выводу, что Искандер — самый гармоничный, самый сбалансированный, самый моральный и самый мудрый».

Нет, он не был сбалансированным. Понимаете, именно Искандер страдал иногда (особенно, конечно, в свой последний период… в поздний — в 70-е годы), под влиянием государственного прессинга, под влиянием давления этого он страдал от очень странных проявлений… не скажу, что душевной болезни, но маний, фобий навязчивых. Одна из них описана в «Морском скорпионе» — вот эта мания ревности, его охватывавшая иногда. Это сам он объяснял довольно просто. Ведь такие же мании ревности испытывал, скажем, в 30-е годы Пастернак, испытывал (добавлю от себя) и Шварц. Это когда тебе изменила Родина, а кажется, что изменил кто-то в семье. Такое бывает. Это такой защитный механизм. Тоже я в книжке про Пастернака попытался это описать. У него разные бывали фобии и разные бывали мании, но он умел с этим справляться просто. Он не пример идеально здорового человека, а он пример человека, занятого самой точной, самой умной аутотерапией.

«Что вы думаете о таком историческом романисте, как Дмитрий Михайлович Балашов? Я ещё в юных годах был покорён изумительной красотой [слога автора] и огромными познаниями».

Дмитрий Балашов, трагически погибший, убитый в Новгороде, Царствие ему небесное, был, конечно, человеком одарённым, но его историческая проза не нравилась мне никогда. Я не хочу ничего плохого о нём говорить, а ничего хорошего сказать не могу.

«Как вы думаете, почему у Даниила Андреева в «Розе Мира» ни слова не сказано про Теслу и Менделеева?»

Потому что про Теслу он, скорее всего, не знал ничего, а Менделеев хотя и был великим систематизатором материи, совершенно не входил в круг его интересов, в поле его зрения. Там немножко сказано, по-моему, в связи с Блоком, в главе о Блоке, но не уверен. У меня есть ощущение, что круг близких ему людей — в диапазоне от Владимира Соловьёва до Данте — он был довольно специфичен. Его интересовали духовидцы. Учёные его, как мне кажется, не интересовали.

«Вопрос по Экзюпери. Ученица Юнга Луиза фон Франц написала целую книгу о его якобы комплексе «вечного юноши» и инфантильного мировосприятия. Насколько такое утверждение справедливо?»

Несправедливо абсолютно, потому что… Понимаете, как? Я очень люблю Юнга, но не очень люблю юнгианцев. Ученики, которые используют инструментарий учителя (как и фрейдисты, кстати), всегда грешат некоторой универсализацией этого материала, некоторой его безбожной эксплуатацией, назовём это так. И мне кажется, что применять юнгианские критерии к художественному творчеству — это не всегда хорошо.

Буду откровенен, я очень не люблю, когда писателя упрекают в инфантилизме. Может быть, инфантилизм определённый и был присущ Экзюпери, но ведь писателю вообще присущ инфантилизм по определению, потому что он надеется словом исправить мир или в крайнем случае словом повлиять на судьбы, а эта надежда очень инфантильная. Вообще, когда кто-то кого-то начинает укорять в инфантилизме или констатировать инфантилизм — всегда мне в этом видится определённое высокомерие. Я, наоборот, считаю, что «инфантильный» — это самый большой комплимент. Человек, который сохранил в себе инфантильное начало, детское начало… Дело не только в том, что он исполняет Божий завет («Будьте, как дети, и войдёте в Царство Небесное»), но он вообще является носителем высших добродетелей. Как сказал Честертон: «Чем сложнее создание, тем дольше длится его детство».