Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

Вы послушайте: всегда, когда герои Тарковского берутся рассуждать, пишет ли эти рассуждения гениальный Горенштейн в «Солярисе», пишут ли гениальные Стругацкие в «Сталкере», эти рассуждения отягощают картины, они не нужны, мы их не запоминаем. А запоминаем мы вот эту удивительную поэтику падающей воды, едущей дрезины или, как в «Зеркале», например, налетающего ветра. Весь Тарковский о том, что пиршество визуальности, чудо таланта важнее теоретического рассуждения. Эта сущность религии в его искусстве явлена с поразительной полнотой. И нам совершенно не важно, что человек Андрей Арсеньевич думал о своём отце, или не важны его трагические отношения с матерью или сестрой (которые были, безусловно), но важно то, что в искусстве своём он парит над всеми этими вещами. Хотя, конечно, трагические темы отношений с матерями, изломанных отношений в семьях в «Зеркале» тоже есть. «Зеркало» бессмысленно обсуждать. И если вам после этого нашего разговора захочется его пересмотреть, то задача моя будет выполнена вполне.

А мы услышимся через две минуты.

РЕКЛАМА

Д. Быков― Мы продолжаем разговор. Я ещё немножко поотвечаю, хотя в основном эти вопросы уже как-то подвёрстываются к лекции про Бендера.

Вот Таня совершенно не согласна с версией женитьбы Чехова, которую я рассказал, и считает, что он не женился на Лике, потому что Лика его любила, а Книпперши надо было добиваться, и вообще брак с Книппер — это брак по расчёту, и расчёт оказался ошибочным. Таня, это такое счастье, что вы настолько лучше меня понимаете мотивы Чехова. Это просто чудо какое-то! И вообще, как это приятно, что так много нас — способных судить о мотивах великого человека и заявлять о своих согласиях и несогласиях. Но, Таня, ничего не поделаешь, я продолжаю оставаться на своей позиции — может быть, потому, что мне хочется верить в Чехова любящего, а не в Чехова просчитывающего.

«Правда ли, что можно на dmibykov@yandex.ru прислать любые свои произведения, и вы дадите безвозмездную оценку?»

Правда в том, что можно прислать, а что я дам безвозмездную оценку — не факт. Я отвечаю, только если мне действительно понравилось. А если совсем не понравилось, то я не отвечаю, стараясь увеличить количество любви в мире. Вы просто не огорчайтесь или считайте, что не дошло. Вообще отвечаю я редко, скажу вам прямо, только когда меня действительно что-то поразило.

«Вопрос о Бендере. Обречён ли плут проиграть?»

Вот теперь мы переходим к теме плутовского романа и к теме Штирлица как последней инкарнации Бендера. Это большая тема. В принципе, у меня часовая лекция об этом, но я попробую коротко.

Проблема в том… На эту проблему моё внимание в своё время обратил уже упоминавшийся замечательный критик Андрей Шемякин. Почему анекдоты о Штирлице носят такой вербальный, такой лингвистический, каламбурный характер? У Евгения Марголита есть замечательная статья о том, почему фильм «Чапаев» породил такое количество анекдотов: потому что в построении ряда эпизодов там есть логика анекдота, и многое в фильме само по себе строится как анекдот. Это отличное наблюдение.

А вот что касается Штирлица… Ведь ничто в Штирлице, в самой языковой ткани романа не обладает ни этой каламбурностью, ни вот этими словесными играми. Дело в том, что язык Штирлица — это язык довольно суконный. И вдруг такое количество анекдотов: «Штирлиц сел в машину и сказал «трогай». Шофёр потрогал и обалдел»; «Штирлиц выпрыгнул с пятого этажа, но чудом зацепился за второй. Чудо распухло и мешало ходить»; «Штирлиц встал спозаранку и сел враскорячку. Румынская разведчица Позаранку продолжала работать, а Раскорячка медленно тронулась с места». Ну, не говоря уже о том, что «Штирлиц увидел, как эсэсовцы ставили машину на попа. «Бедный пастырь!» — подумал Штирлиц». Вот откуда, собственно, этот странный… Или любимый анекдот Леонида Броневого: «Когда Штирлиц выстрелил в голову Мюллеру, пуля отскочила. «Броневой», — понял Штирлиц». И самый мой любимый: «Когда Штирлиц шёл по коридору, почувствовал, что приближается смертоносный свинец. Он инстинктивно отпрыгнул, а смертоносный свинец со свистом и хрюканьем промчался мимо».

Почему же вот такой действительно лингвистический вербальный аспект? Это подсознательно у народа сработало понимание, что Штирлиц в общем, роман о Штирлице, эпос о Штирлице принадлежит к тому же жанру, что и Бендер. Более того, «Семнадцать мгновений весны» — это Штирлиц… Бендер, которому удалось бежать за границу. И неслучайно, кстати говоря, Штирлиц в конце… ну, перед концом оказывается именно в Латинской Америке, где все в белых штанах, — Латинская Америка как вечная мечта Бендера. И действительно Штирлиц (чем и объясняется фантастическая популярность героя) — это персонаж плутовского романа. А плутовской роман в России — это чрезвычайно интересный жанр, которого, казалось бы, быть не должно.