Кстати, умер Денис Медведев, Царствие ему небесное, мой любимый фотограф и близкий друг, петербургский замечательный жанрист и мастер портрета. Я думаю, лучшие портреты он делал из ныне живущих фотографов. Ну, разве что Азарова могу я рядом с ним поставить. Денис был человек не очень известный, но любимый в среде профессионалов. Так вот, меня поражало, что любимым автором Медведева был всегда Андрей Белый. При том, что Медведев был такой подчёркнуто простой человек, без специального образования, но вот Белый с его невероятно яркой напористой визуальностью был его любимым писателем. Он открыл его для себя чисто случайно — ему попалась в руки книга «Андрей Белый: Проблемы творчества». Он ещё не самого Белого прочёл, а книгу о нём. И ему это стало так интересно, что он стал постепенно читать «Маски», «Москву под ударом», «Котика Летаева». Он говорил: «Это и не стихи, и не проза. Это то, что теперь будет».
И я тоже думаю, Это то, что, кстати говоря, из поэтов XX века делали очень хорошо Оболдуев, например (первоклассный, на мой взгляд, поэт), Кедрин и так далее.
Второе направление, которое мне тоже кажется очень важным. Это чисто техническая вещь, но всё-таки из всех посевов, сделанных Пушкиным, из всех семян, которые он бросил, мне самым интересным кажется его поздний интерес к дольнику, к акцентному стиху — его «Песни западных славян», фольклорные стилизации. Ведь «Песни западных славян» на самом деле… Ну, в XX веке, пожалуй, более или менее удачные попытки продолжить такой нарратив были только у Шенгели в поэме «Повар Базилевса», которую я вам горячо рекомендую. Интонация совершенно новая, особенная. В общем, это интонация не просто эпическая, не просто спокойная, а это ещё и слёзная интонация бродячего певца. Ведь «Гузла», которую переводил Пушкина, которую Мериме стилизовал под таинственного несуществующего бродячего певца Иакинфа Маглановича, — это именно песни бродячих исполнителей, в которых, помимо триумфа победы, всегда присутствует жалоба, слёзная мольба.
И вот в пушкинском позднем дольнике есть это сочетание мольбы и триумфа. Это довольно ценная вещь. Мне кажется, что сейчас это только начинает разрабатываться по-настоящему. Стих, которым так прекрасно владел Аверинцев… Например, его гениальное, по-моему, стихотворение «Но ты говоришь: довольно…». Очень интересно экспериментирует Седакова в этом направлении, у которой тоже всегда есть эта слёзная интонация. Она может писать в рифму, но она предпочитает вот эту фольклорную прозу. Это, по-моему, очень точно.
Третья вещь, которая кажется мне… Действительно здесь я совпадаю с Новиковым в своих догадках. Мне кажется, это некоторое размывание авторского образа или, по крайней мере, его множественность. Современный поэт очень редко говорит от собственного лица. Это, может быть, и плохо, мне это не нравится. Я-то стараюсь говорить, по старинке, от собственного. Но размывается повествователь, размывается так называемый «агент письма»; лирический герой становится множественным, звучит не один голос, а хор — как, например, это бывает часто у Барсковой. Это очень интересно.
Можно ещё другие какие-то вещи называть. Из чисто технических, мне кажется, интересно возвращение к разностопности, к такой несколько грибоедовской. Ямб и хорей никуда не денутся, как тот же Кушнер предсказал, без них невозможно, но стопность их будет количественно меняться, длина строки будет меняться — как было у того же Кушнера в замечательном стихотворении «Крылья бабочка сложит»:
Это придаёт такое дыхание, дробностью такую, делает стихи похожими то ли на бородку ключа, то ли на живую изгородь, на неровную, волнующуюся какую-то линию.
И, конечно, мне кажется важным, что есть такая трудноуловимая и трудноопределимая тенденция — это такая жажда новой простоты. Не примитива, нет, а новой простоты. Вот гениальный, по-моему… Меня часто ругают за злоупотребление словом «гениальный», но последние стихи Андрея Добрынина про стрелка и охотника (они появились только что в Facebook) — это высочайший пример вот этой новой простоты. Я всегда считал Добрынина самым талантливым не только из маньеристов, а вообще из поколения. Он старше меня на десять лет. Вот из этого поколения я его считаю наряду с Веденяпиным самым интересным явлением.