Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

Я как раз в романе об этом писал. Сколько было ужаса, когда Сталин и Гитлер, казалось, договорились. Но договор двух зол совершенно исключён, потому что зло стремится всегда к одиночеству и доминированию. Поэтому даже если во Франции победит Марин Ле Пен, а в Англии после Brexit — какие-то гипотетические англосаксонские националисты, а в Америке Трамп построит националистическую империю для WASP, а в России продолжится то, что продолжается, — никакого мира между этими людьми не будет. Наоборот, они будут друг против друга интриговать с утроенной силой. И не следует думать, что синхронная победа нескольких плохих людей гарантирует нам их блок. Наоборот, они становятся злейшими врагами.

«Вопрос из области технологии искусства. Согласны ли вы с высказыванием Эйнштейна: «Религия, искусство и наука — ветви одного и того же дерева»?»

Ну, как вам сказать? Нет конечно. Для Эйнштейна, может быть, это было так, потому что эйнштейновская физика во многом сродни искусству, и нужно очень парадоксальное восприятие мира, чтобы перейти от ньютоновской физики к эйнштейновской. Я никогда этого не понимал, потому что я сугубый гуманитарий. Мне кажется, что религия, искусство и наука — это три разных абсолютно подхода к единому целому, к тайне мира, но с трёх совершенно разных сторон. Вот у нас скоро, может быть, будет публичный диспут с Александром Невзоровым, в феврале мы планируем это сделать. Он будет нападать на религию, я буду её защищать. Там мы и посмотрим.

«Чем именно хорош Трумен Капоте? Какая вещь у него самая сильная? И о чём «Завтрак у Тиффани»?»

Самая сильная, на мой взгляд, «Луговая арфа» («The Grass Harp»), и несколько рассказов. Но это неправильный ответ, потому что самая сильная его вещь, конечно, «Самодельные гробики», если брать эффект внешний, а самая знаменитая — «In Cold Blood» («Хладнокровное убийство»). Но вообще у Капоте нет плохих вещей — вот удивительный парадокс. Я считаю лучшим, что он написал, рассказ «Дети в день рождения», но это моя сентиментальность такая.

Чем он хорош? Как сказал правильно Лимонов, «чистый мускул и ни капли жира», действительно очень экономная и внятная проза. Исключение составляет не самый, по-моему, удачный роман «Другие голоса, другие комнаты». Но, правда, автору было 24 года, и он несколько увлекался красивостями. И всё равно там есть гениальные куски. Поразительно умный роман для 24-летнего мальчика. Хорош он невероятной плотностью текста, огромным количеством деталей, и главное — тем удивительным сочетанием жестокости и сентиментальности, которое всегда отличает сильную прозу; блеск совершенства и душераздирающие чувства внутри.

«Если бы Радищев писал свою книгу в наши дни, как бы изменился его путь направления? Ведь все его опасения сбылись: по пути следования сегодня все поросло травой и бурьяном, нет ни пашущих крестьян, ни души. Мрачная сила убеждённости в неминуемой гибели империи по невероятному дальновидению напоминает Франклина. Но так ли уж связан распад империи с народным благом?»

Да не совсем, Виталий, не совсем с народным благом. Он связан просто с отсутствием вранья, вернее — с враньём связан распад. Спасти могла бы правда, спасти могла бы демократизация, децентрализация, посильный какой-то отказ от рабства. Но дело в том, что «Путешествие из Петербурга» как раз повествует о страшной бесчеловечности творящегося вокруг. Там уже есть запустение, вот эта мерзость запустения, только и духовная тоже. В том-то весь и ужас, что люди абсолютно бесправны и бессмысленны на этих пространствах. Вот из-за этого всё и произошло.

«У нас со знакомым возник спор по поводу Солженицына и его следа в литературе. Знакомый утверждает, что он сильный публицист, но особого следа именно в литературе нет, так как нет школы и последователей. Даже если это так, ведь не только в наличии сонма подражателей выражается литературное значение писателя».

Нет конечно, не в этом. Далеко не каждый писатель открывает новую дверь. Больше того, за крупными писателями всегда висит кирпич, потому что подражание им возможно только в форме абсолютно рабской. Это то, о чём сказал Высоцкий, тоже из таких ярких и резко очерченных индивидуальностей: «Делай, как я. Это значит — не надо за мной». Подражать Солженицыну как раз пытаются очень многие, начиная с Солоухина, с которым он дружил, или Можаева. То есть пытаются возводить какой-то культ Столыпина, культ традиций.

Но Солженицын ведь не про это, понимаете. Солженицын, как я многажды говорил, такая инкарнация Достоевского, и внешне они похожи. Вот попытайтесь угадать, о ком я говорю: «Писатель, открытый крупнейшим редактором эпохи, великим крестьянским поэтом. После первого произведения прославился, после следующих — рассорился с прогрессивной интеллигенцией. Имеет тюремный опыт, написал о нём большую всемирно знаменитую книгу. Начинал радикалом, закончил консерватором. Болезненно интересовался славянским, балканским и еврейским вопросом».