Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль - Декабрь

Поэтому, конечно, ничто у Мелвилла — даже такая прелестная вещь, как «Тайпи» — никакого сравнения с «Моби Диком» не выдерживает. Выдерживает по библейской насыщенности и масштабности только «Билли Бадд», которую Питер Устинов называл величайшей прозой XIX века. Да, «Билли Бадд», наверное, можно сопоставлять. Но в принципе мне представляется, что Мелвилл — автор одной великой книги, которая недавно опошлена экранизацией «В сердце моря», где от неё вообще ничего не осталось, библейский пафос исчез начисто.

«Что поведал о тайне любви Бертолуччи в «Последнем танго в Париже»?»

Скучнейший фильм, по-моему. Никогда не мог его досмотреть, но раз все говорят, что он великий, пришлось. Что вам сказать?

И роковое их слиянье.

И… поединок роковой…

Заложена там толстовская-то в общем мысль, что сама по себе любовь и сам по себе секс, само по себе влечение — это штука довольно убийственная. Если связь не освещена каким-то высшим смыслом, то это всегда перерастёт во взаимную зависимость, во взаимное мучительство и в конце концов — в гибель. Наверное, что-то такое он хотел сказать. Я вообще люблю «Мечтателей» гораздо больше. У меня вкусы примитивные. Понимаете, мысль-то верная, фильм просто нудный. Горько, но нудный.

«Как вы относитесь к графическим романам?»

Кроме «Мышей», ни одного не мог дочитать никогда до конца. Всегда очень любил в детстве журнал комиксов PIF, но это потому, что он приезжал из-за границы и был такой экзотической прелестью.

Вернёмся через три минуты.

РЕКЛАМА

Д. Быков― Продолжаем разговор. Много вопросов не столько про «Таинственную страсть» (я здесь попытался высказаться в «Новой»), сколько про шестидесятые-семидесятые и их соотношение. Ну, сериал до семидесятых не дошёл, роман как раз сосредоточен на этой теме предательства собственного прошлого и собственной души.

«Почему творческая интеллигенция так легко приняла отход от оттепели конца пятидесятых — начала шестидесятых в застой? Особенно заметно это по кино. Почему это так быстро произошло? Фильмы шестидесятых легки и свободны, а фильмы семидесятых тяжеловесны и формализованы, за исключением комедий».

Ну видите, причина именно в том, о чём я в этой статье в «Новой», в «Воттебель», пытаюсь говорить. Да, может быть, кино шестидесятых легко, но оно страшно поверхностно. Вообще шестидесятые годы — в них хорошо было жить, хорошо было дышать, но не было, конечно, в них ни глубины, ни решения и желания двигаться дальше. Понимаете, эта решимость отсутствовала.

Как раз Лев Аннинский тогда совершенно точно написал, что шестидесятники не готовы были глубже в себя идти, и уж конечно, они не готовы были (добавлю от себя) глубже мыслить социально. Потому что попытки Солженицына заглянуть за дозволенную критику Сталина и замахнуться на Ленина, на социализм в принципе, они были совершенно невозможны. Более того, ведь в «Раковом корпусе» нет никаких принципиальных политических новаций и ничего слишком резкого в этом смысле; это книга, которая пытается говорить о жизни и смерти. Но более глубокий взгляд на проблему жизни и смерти и тут был невозможен.

Именно поэтому, обратите внимание, ведь запреты Солженицына — они начались не с «В круге первом», а с «Матрёнина двора», которому поменяли название, и с «Ракового корпуса». Потому что оказалось вдруг, что советский человек смертен, что он трагически одинок и плоск без второго дна, что без религии мировоззрения у него нет (да и религия у нас крайне поверхностна), что при поверке смертью это оказывается человек крайне беззащитный, практически ветром носимый. Только Костоглотов с его страшным лагерным опытом и некоторым навыком внутреннего сопротивления, да ещё вот эта, конечно, бледновато обрисованная докторша, которой там на грудь можно было линейку положить (это очень запоминается), — это два человека, на которых можно взгляду отдохнуть.

Попытки глубже копнуть в шестидесятые были ещё опаснее, чем попытки пойти дальше в социальной критике, поэтому шестидесятые — это довольно поверхностные годы. Если почитать большинство поэтов той поры, выяснится, что мыслил в это время один Евтушенко. Вот нравится он вам, не нравится, но он мыслил. Я сейчас о Бродском не говорю, он был с самого начала вне этой тенденции.

Поэты-семидесятники — такие, как Кушнер и Чухонцев, и расцветший тогда по-настоящему Самойлов — вот это действительно рыба глубоководная. Кушнер, Чухонцев, Юрий Кузнецов — три автора, которые в семидесятые годы значительно позади себя оставили всех остальных. Мне кажется, что семидесятые годы были глубже, интереснее, поливариантнее.