Трансмиграция Тимоти Арчера

Когда я вышла из здания больницы и направилась к автостоянке – издали я видела свою маленькую красную «хонду цивик», – то заметила группу пациентов, плетущихся за психиатром. Они вышли из желтого автобуса и теперь возвращались в больницу. Держа руки в карманах пальто, я направилась к ним, гадая, был ли среди них Билл.

Я не увидела в группе Билла и продолжила свой путь – мимо каких-то скамеек, мимо фонтана. С дальней стороны больницы росла кедровая роща, где там и сям на траве сидели несколько человек, несомненно пациентов – тех, что с пропусками, достаточно здоровых, чтобы их на время освобождали от строгого надзора.

Среди них был Билл Лундборг, в своих обычных брюках не по размеру и рубашке. Он сидел у основания дерева, поглощенный чем-то, что держал в руках.

Я медленно и бесшумно приблизилась к нему. Он не отрывался, пока я не подошла к нему почти вплотную. Вдруг, почувствовав мое присутствие, он поднял голову.

– Привет, Билл, – сказала я.

– Эйнджел, посмотри, что я нашел.

Я присела посмотреть. Он нашел россыпь грибов, росших у основания дерева: белые грибы с – я обнаружила, когда отломала один, – розовыми гимениальными пластинками. Безвредные – грибы с розовыми и коричневыми пластинками в основном не ядовитые. Избегать нужно грибов с белыми, потому что зачастую это поганки вроде мухомора вонючего.

– И что это?

– Он растет здесь, – ответствовал Билл в изумлении. – То, что я искал в Израиле. За которым я поехал так далеко. Это vita verna, который Плиний Старший упоминает в «Естественной истории». Забыл, в какой книге. – Он захихикал в той привычной добродушной манере, что была так хорошо мне знакома. – Наверное, в Восьмой. Этот точно соответствует описанию.

– По мне, так это обычный съедобный гриб, который можно увидеть в это время года повсюду.

– Это энохи, – настаивал Билл.

– Билл… – начала я.

– Тим, – поправил он машинально.

– Билл, я ухожу. Доктор Гриби говорит, что я разрушила твой разум. Мне жаль. – Я поднялась.

– Нет, ты не делала этого. Но жаль, что ты не поехала со мной в Израиль. Ты совершила большую ошибку, Эйнджел, и я сказал тебе это тем вечером в китайском ресторане. Теперь ты заперта в своем обычном образе мышления навсегда.

– И мне никак не измениться? – спросила я.

Бесхитростно улыбнувшись мне, Билл ответил:

– Меня это не заботит. У меня есть то, что я хочу. У меня есть это. – Он осторожно протянул мне сорванный гриб, обыкновенный безвредный гриб. – Это мое тело, – объявил он, – и это моя кровь. Ешь, пей и обретешь ты жизнь вечную.

Я наклонилась и сказала, прямо ему в ухо, чтобы только он слышал меня:

– Я буду бороться, чтобы ты снова был в порядке, Билл Лундборг. Чинил автомобили, красил их и занимался другими реальными вещами. Я увижу тебя, каким ты был. Я не сдамся. Ты снова вспомнишь землю. Ты слышишь меня? Ты понимаешь?

Билл, не глядя на меня, прошептал:

– «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой – Виноградарь; Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую…»

– Нет, ты человек, который красит автомобили и чинит коробки передач, и я заставлю тебя вспомнить это. Настанет время, когда ты покинешь эту больницу. Я буду ждать тебя, Билл Лундборг.

Я поцеловала его в висок. Он поднял руку утереться, как ребенок вытирает поцелуй, рассеянно, без всякого намерения или осмысления.

– «Я есмь воскресение и жизнь».

– Увидимся снова, Билл, – сказала я и пошла прочь.

В следующий раз, когда я была на семинаре Эдгара Бэрфута, он заметил отсутствие Билла и после лекции спросил меня о нем.

– Снова под наблюдением, – ответила я.

– Пойдем со мной.

Бэрфут повел меня из лекционной комнаты в гостиную. Я никогда не была там прежде и не без удивления обнаружила, что его вкусы больше тяготеют к искусственно состаренному дубу, нежели к восточному стилю. Он поставил пластинку с игрой на кото, которую я узнала – это моя работа – как редкую пластинку Кимио Ето фирмы «Уорлд-Пасифик». Это издание, отпечатанное в конце пятидесятых, для коллекционера стоит многого. Играла «Midori No Asa», которую Ето сочинил сам. Она очень красива, но звучит совсем не по-японски.

– Я дам вам пятнадцать долларов за эту пластинку, – предложила я.

– Я перепишу ее на кассету для тебя.

– Я хочу пластинку. Саму пластинку. У меня то и дело ее спрашивают. – А сама подумала: и не говори мне, что красота в музыке. Для коллекционеров ценность заключается в самой пластинке. Это не тот вопрос, по которому можно спорить. Я знаю пластинки: это мой бизнес.

– Кофе? – предложил Бэрфут.

Я согласилась на чашечку кофе, и мы вместе с Бэрфутом стали слушать величайшего живого исполнителя на кото.

– Он всегда будет то лежать в больнице, то выходить из нее, как вы понимаете, – сказала я, когда Бэрфут переворачивал пластинку.

– Это что-то еще, в чем ты чувствуешь себя виновной?

– Мне сказали, что это я виновата, но это не так.

– Хорошо, что ты это понимаешь.

– Если кто-то считает, что в него вернулся Тим Арчер, то ему место в больнице.

– И принимать аминазин.

– Сейчас уже галоперидол. Усовершенствование. Новые антипсихотические лекарства более действенны.