Трансмутация [СИ]

Однако он отлично знал: случись такое — и пастырей никогда не уличат и не осудят. Настасья никогда не доберется до Нового Китежа. Ирма фон Берг никогда не обретет душевный покой. А отец Макса, всё еще живший в Москве, навсегда укрепится во мнении, что его сын — человекоубийца.

И потому он промолчал — стал только смотреть.

Двое с баграми подошли сзади к одному из безликих, бившемуся о ржавую кабинку для переодевания, зацепили его крюками за обе подмышки и чуть оттащили в сторону. Не слишком далеко: ровно настолько, чтобы несчастное создание, по-прежнему перебиравшее ногами, двинулось к обрыву затопленного карьера, как только пастыри отпустили его. Такую же операцию обладатели багров проделали и со вторым безликим, и с третьим, и с четверым. А тот, у кого было при себе помповое ружье, всё это время следил за их работой со скучающим, слегка отрешенным видом. На кабинку, за стенками которой прятались Макс, Настасья и Гастон, этот человек с ружьем ни разу не поглядел.

Между тем пастыри с баграми работали споро и сноровисто. Первый из безликих, перенаправленный ими к пруду, только-только ухнул в воду с обрыва, а они уже цепляли крюками последнюю свою овцу.

— Да чтоб им в аду гореть! — прошептала Настасья; всё это время она следила за происходящим, ни разу не отвела глаза.

Макс ничего не ответил — и не стал говорить ей, что этих добрых пастырей она знала. По крайней мере, сталкивалась с ними прежде.

Между тем, как только последний из безликих механически зашагал к пруду, пастыри двинулись к своему пикапу. Макс подумал: они сбросят в воду и остатки ночного собачьего пиршества из кузова. Но, как видно, шляпники получили от кого-то инструкции не делать этого — не оставлять лишних улик в виде изувеченных тел, которые не утонули бы без груза.

Взрослый и подросток побросали свои багры в кузов пикапа, прямо поверх обезображенных останков овец. Потом взрослый сел за руль машины, а подросток угнездился с ним рядом. Но третий пастырь — здоровяк с ружьем — явно уезжать не торопился. Когда пикап развернулся, чтобы ехать по грунтовой дороге обратно, он подошел к кабине и что-то негромко сказал водителю. Тот кивнул, и электрокар покинул гравийный пляж. А сам человек с ружьем зашагал прямиком к коричневому внедорожнику, на котором приехали Макс и Настасья. Свой дробовик он нес в правой руке, перекинув его через сгиб локтя левой. И на ходу неловко выбрасывал правую ногу.

8

— Он увидит камеру! — Настасья произнесла это громко, и Макс шикнул на неё, хотя человек с ружьем находился от них далеко.

Однако здоровяк и в самом деле мог заметить работающий видеорегистратор. И Макс измыслил только один способ этому помешать. Наклонившись к Гастону, он произнес:

— Голос, мальчик!

Ньюфаундленд запрокинул морду, и во взгляде, каким он одарил своего человека, явственно читался вопрос: «А ты, хозяин, часом не ополоумел?». Но Макс коротко потрепал ньюфа по широкому загривку и повторил команду:

— Голос!

И Гастон исполнил то, что от него требовали. Железные стены кабинки сработали как резонатор звука, и Настасья с Максом едва не оглохли, когда пес разразился своим фирменным бухающим лаем. Впечатление было такое, будто кто-то лупит с размаху кувалдой по пустой железнодорожной цистерне.

Пастырь с ружьем подпрыгнул на месте так, как если бы пес цапнул его зубами прямо за массивный зад. Закрутившись юлой, здоровяк сам стал похож на пса — который безуспешно ловит собственный хвост. А Гастон продолжал оглушительно лаять.

Наконец пастырь уразумел, откуда исходят звуки, и заспешил было к дальней кабинке. Но потом вдруг остановился и наклонился вперед, выгнув шею и словно бы высматривая что-то, находящееся низко над землей.

— Гастон, хватит! — Макс накрыл морду пса ладонью, и ньюф немедленно умолк.

— Что ты задумал? — спросила Настасья, хмурясь от беспокойства. — И на что он смотрит? — Сквозь пробоину в стене кабинки она указала на человека с ружьем, который теперь выпрямился во весь рост, но по-прежнему стоял на месте.

Макс поглядел вниз — и мысленно обругал себя непечатными словами. Он-то рассчитывал, что пастырь, услышав лай, решит, что собаки-людоеды добрались и сюда, а теперь грызутся за одну из овец. Он сунулся бы в кабинку для переодевания, чтобы отобрать у собак их добычу — для последующей утилизации. И Макс тут же оглушил бы его прикладом Льва Толстого, сыграв на эффекте неожиданности.

Однако великий генетик Берестов позабыл одну простую вещь: стенки в пляжных кабинках всегда делали сантиметров на двадцать не доходящими до земли. И видневшиеся из-под них голые ноги сигнализировали другим купальщикам, что кабинка занята. А теперь в зазоре между ржавым железом и гравием добрый пастырь узрел аж целых восемь ног: четыре — человеческие, четыре — собачьи. Причем на ногах людей имелась обувь, что ясно показывало: это не заплутавшие овцы, забредшие в одну из кабинок.