Транзит

Когда он отказался от поступления, чтобы остаться в Париже, и рассказал родителям правду, они ответили на это осуждением и отвращением. Мне было всё равно, сказал Оливер. Жажда любви, продолжил он, была такой сильной, что я решил, что родители в действительности никогда вовсе и не любили меня. Отдаваясь целиком в руки Марка, он сделался сиротой. Просыпаясь каждое утро в красивой квартире в Сен-Жермен, в залитой солнцем комнате, полной картин и предметов искусства, под льющиеся на улицу из открытых окон мелодии Бетховена и Вагнера, любимых композиторов Марка, он часто чувствовал себя героем книги, человеком, который пережил тяжелые испытания и был за это вознагражден счастливым концом. Это было полностью противоположно тому, что он чувствовал на пляже в Ницце. И всё же иногда он мысленно примерял свою жизнь на жизнь родителей: хороший вкус и образованность Марка, его благосостояние, даже его машину – «Астон» с открытым верхом, которым бы восхитился его отец и в котором они с гулом катались по Елисейским Полям летними вечерами. Всё это соотносилось с его глубинным чувством реальности по той причине, что это были ценности его родителей.

Ему даже в голову не приходило, что отношения могут закончиться. Он помнит, как это осознание впервые пришло к нему – чувство зарождающегося холода, как первый налет зимы, ошеломляющее ощущение неправильности, как будто что-то сломалось глубоко внутри мотора его жизни. Долгое время он делал вид, что не слышит этого, не чувствует, но тем не менее его совместная жизнь с Марком неумолимо шла к концу.

Он прервался, его лицо осунулось и побелело. Уголки рта опустились, как у ребенка. Круглые глаза за длинными темными ресницами заблестели.

– Я не знаю, как давно вы написали рассказ, который прочли сегодня, – сказал он, – и чувствуете ли вы всё это сейчас, но… – и, к моему удивлению, прямо за столиком, при всех, он начал плакать, – та, кого вы описали, – это я, та женщина – это я, ее боль – моя боль, и я должен был прийти, чтобы сказать вам в лицо, как много это для меня значит.

Огромные блестящие слезы катились по его щекам. Он не вытирал их. Он сидел, держа руки на коленях, и слезы струились по его лицу. Все остальные замолчали; Джулиан наклонился вперед и положил руку на узкие плечи Оливера.

– О, ну вот, опять разводишь сырость, – сказал он. – Сегодня вечером вокруг сплошная вода. – Он достал из кармана платок и протянул его Оливеру. – Вот, держи, милый. Ради меня, вытри глаза и пойдем танцевать.

Все остальные уже стояли, Луи застегивал куртку. Один друг собирался отвести их в местный клуб, сказал Джулиан, демонстративно перевязывая свой розоватый галстук; неведомо что они там подхватят, но, как он говорил, он не из тех, кто отклоняет приглашения.

Он протянул мне руку.

– Приятно, что вы стали прослойкой в нашем бутерброде, – сказал он. – Вы оказались не такой жесткой, как я ожидал, – добавил он, не отпуская моих пальцев. – И более вкусной.

Он облизнулся, а Луи смотрел с виноватым, испуганным видом. Когда Джулиан наконец отпустил мою руку, Луи подал мне свою.

– До свидания, – сказал он, то ли торжественно, то ли нарочито изображая торжественность.

Они повернулись к выходу, и я с удивлением увидела, что модератор вернулся к столику и сел. Я сразу же сказала, что ему не нужно оставаться, только чтобы составить мне компанию. Если он хочет пойти с остальными, я с радостью вернусь в отель.

– Нет, нет, – сказал модератор тоном, по которому трудно было понять, хочет он в клуб или нет.

– Я останусь с вами. Вы долго говорили с Оливером, – добавил он. – Я уже начал ревновать.

Я никак не отреагировала на его последнюю реплику. Он спросил, читала ли я книги Джулиана и Луи. Он расстегнул пиджак, уселся поудобнее, закинув ногу на ногу, и стал покачивать ногой взад и вперед. Я смотрела на его ботинок, который то приближался ко мне, то отодвигался в сторону. Это был ботинок со шнуровкой, новый, с острым носком и дырочками, проколотыми в коричневой коже. Остальная его одежда тоже выглядела дорого: должно быть, чрезмерная цветистость костюма Джулиана не давала мне возможности обратить внимание на хорошо скроенный, плотно прилегающий пиджак, чистую черную рубашку с острым воротником, брюки, сшитые из мягкого на вид, качественного материала. Его лицо выглядело настороженно, и он часто поворачивал маленькую голову, посматривая на меня.

– Что думаете? – спросил он.

Я сказала, что они мне понравились, хотя их различия предполагают, будто существует более чем один способ быть честным, и я не уверена, что согласна с этим. Я не ожидала, что Джулиан мне понравится, добавила я, так же как и он не ожидал, что ему понравлюсь я.

– Джулиан, – спросил модератор, – или его книга?

Насколько я понимаю, сказала я, это одно и то же.

Глаза модератора, похожие на пуговицы, блеснули как-то двусмысленно.

– Странно слышать это от писателя, – сказал он.