Транзит

Вода всё еще стекала по шее с моих волос, которые Дейл аккуратно уложил за день до этого. Одежда промокла, ноги чавкали в воде, заполнившей ботинки. Свет на сцене слепил глаза; вдали я различала овальные контуры зрительских лиц, качающиеся и кивающие, как травы в поле. Я сказала, что подготовила отрывок для чтения, и краем глаза заметила, что модератор сделал одобряющий жест. Я достала бумаги из сумки и развернула их. Руки у меня дрожали от холода. Зрители зашевелились в креслах. Я прочитала вслух то, что написала. Закончив, под аплодисменты я сложила бумаги и убрала их обратно в сумку. Модератор вытянул ноги и сел прямо. Я чувствовала, как его карие глаза, похожие на пуговицы, смотрят на меня. Люди уже начали подниматься со стульев, направляясь вдоль рядов к выходу: им не терпелось попасть домой. Дождь снова начал барабанить по крыше шатра. Модератор выразил сожаление, что из-за задержки в начале теперь не осталось времени на вопросы. В зале снова раздались аплодисменты, которые звучали уже вполсилы, а затем зажегся свет.

Мы вернулись в зеленую комнату, на этот раз через крытый проход. Джулиан и Луи шли впереди. Модератор – позади вместе со мной. Я поинтересовалась, как он оценивает свою роль в том, что только что произошло, но он ответил только, что холод в шатре – огромное недоразумение: организаторы не смогли обогреть его после неполадок с электричеством. Он ожидает, что на это последуют жалобы, учитывая средний возраст публики. Иногда он задается вопросом, продолжил он, ради чего публика собирается на такие мероприятия. Его несколько раз приглашали быть модератором, и он повидал много всего необычного: люди засыпали в первом ряду и откровенно храпели; люди разговаривали, когда авторы были на сцене; люди вязали или разгадывали кроссворды, а однажды кто-то даже читал книгу. Фестиваль предлагал большую скидку в случае покупки нескольких билетов, так что люди обычно брали сразу много и в пятидесяти процентах случаев, кажется, даже не знали, на кого идут. Один автор, историк Второй мировой войны, – тут он назвал знакомое имя, – перестал рассказывать о своей книге и вместо этого начал петь старые песни времен Лондонского блица, воодушевляя публику подпевать вместе с ним, – оказалось, что большинству были известны слова. У них замечательно получилось петь под шум дождя с улицы.

Я сказала, что не уверена, важно это или нет, чтобы публика знала, кто мы. Хорошо, когда тебе напоминают о фундаментальной анонимности писательства, о том, что читатель берет книгу, ничего не зная о ней, и задача состоит именно в том, чтобы убедить его прочесть ее до конца. Но меня всегда удивляло, сказала я, что писатели не испытывают страха перед физическим взаимодействием, которое подразумевают такие мероприятия, учитывая, что письмо и чтение не требуют непосредственного контакта и, можно сказать, представляют собой обоюдный побег писателя и читателя из физического тела – наоборот, некоторые писатели, такие как Джулиан, кажется, действительно наслаждаются этим. Модератор взглянул на меня своими хитрыми глазами.

Но не вы, сказал он.

Столик, за которым мы сидели раньше в зеленой комнате, занял молодой человек с льняными волосами. Увидев, что мы приближаемся, он отодвинул стул, стоящий рядом с ним, явно предлагая мне сесть. Он представился – его звали Оливер – и сказал, что на протяжении практически всего мероприятия смотрел на нас, сидящих на сцене в мокрой одежде, и думал об унижении – унижении, которое необходимо пережить для поддержания общей атмосферы нормальности. Его поразило, что никто не высказался против выступления в таких обстоятельствах.

– Даже Луи, – сказал он, – со всей его так называемой честностью.

Я сказала, что честность Луи, как понимаю ее я, избегает публичных сцен именно такого рода. Он четко обозначил свою трусость и лицемерие: его чувствительность к унижению не секрет, как бы цинично это ни было.

Оливер со значением взглянул на модератора, стоящего у бара и заказывающего напитки.

– Ему нужно было что-то сделать, – сказал он. – Это его вина.

Он вынужден признать, продолжил Оливер, что практически не слушал, что именно говорилось: он был на многих подобных мероприятиях, и потом, Джулиан и Луи всегда говорят одно и то же. Потому что они профессионалы, конечно же, добавил он. Джулиан был к нему очень добр. Оливер остановился у него в Лондоне на время, пока ищет для себя жилье.

Я спросила, где он жил раньше, и он ответил, что в Париже. Он жил там с мужчиной, но они расстались. В этих отношениях он по большей части играл роль домохозяйки, и поэтому, когда Марк порвал с ним, он обнаружил, что ему некуда идти и нечего делать.

Я сказала, что для человека его возраста – а ему было не больше двадцати четырех – подобная самохарактеристика необычна.