Трапеция

Было ли это правдой?

— Я не знаю, Мэтт. Видит Бог, я не знаю.

— Вот и все, что у нас осталось, Везунчик.

— Я не принес тебе особенного везения, да? — горько сказал Томми.

Марио сел и посмотрел на него. Лицо его выглядело жутко: под глазом темнел синяк, на губах, носу и подбородке запекалась кровь.

— Ты все везение, которое у меня есть, — сказал он. — Возможно, плохое везение лучше, чем никакого.

ГЛАВА 14

Никому из них не хватило духу появиться на семейном ужине. Никакие количества мыла, воды и льда не смогли привести лицо Марио хотя бы в подобие порядка, и Томми знал, что того больше беспокоят следы слез, чем синяки. Томми и сам не хотел сталкиваться с заботой Люсии, враждебностью Анжело и лишними вопросами. Возвращая поднос из-под льда в кухню, он сказал Люсии, что они поужинают в городе и приедут поздно.

Поев в придорожном кафе, Томми и Марио долго колесили по округе, не желая возвращаться. Они не говорили о том, что занимало их умы. Они вообще почти не говорили. В поисках некоторого облегчения Томми разгонялся на трассе, и Марио, понимая его чувства, не протестовал, но через некоторое время все же произнес просительным тоном:

— Послушай, парень, нам сейчас только штрафа не хватает.

Томми неохотно снизил скорость.

В конце концов они добрались до маленького бара, куда возил их Барт в первую встречу. Томми так и не смог смириться с тусовками местных геев, но им по большому счету некуда было податься. Только здесь можно было не бояться выдать себя нечаянным словом или прикосновением. И как бы прилично они себя не вели, в обычных барах считалось за данность, что мужчины приходят сюда в поисках женского общества. Двое, довольные компанией друг друга, выглядели подозрительно.

А теперь им был заказан даже собственный дом. Анжело уж позаботится, чтобы они не общались с остальными, как прежде. А если они будут держаться обособленно, это тоже превратится в источник неприятностей. Как только они сели за угловой столик, Марио заявил:

— Я бы сейчас напился до бесчувствия.

Томми ощутил первые знаки приближения былых приливов гнева и вины. Может, и правда стоило позволить Марио забыться?

Я позабочусь о нем, прослежу, чтобы он никуда не влез. Но такой способ решения проблем мог очень легко закрепиться. Томми вспомнил услышанную от Барта статистику суицидов среди гомосексуалов — цифры, наверняка тесно связанные с алкоголем и наркотиками.

— И признаешь, что Анжело победил?

— Ну нет.

Они медленно прихлебывали пиво. После двух кружек Марио заявил, что еще одна порция — и его стошнит, и переключился на имбирный эль. На что Томми сказал, что его стошнило бы уже после первого стакана этой дряни. Вечером буднего дня в баре было довольно малолюдно: несколько пар и трое-четверо одиночек — и никто не пытался подсесть к Томми и Марио. Вернувшись из туалета, Томми заметил, что синяк под глазом Марио продолжает расти и темнеть.

Опускаясь на стул, он заметил:

— С этим глазом ты выглядишь, как головорез, Мэтт. Настоящий гангстер.

Ответная улыбка слишком походила на гримасу.

— Тут все, наверное, думают, что тебе в кайф меня избивать.

Несколько недель назад Томми даже не понял бы, что он имеет в виду. А теперь ощутил, как кровь приливает к щекам, и порадовался, что в баре темно, и Марио не видит, как он покраснел. Несколько раз, проявляя ничем не обоснованную жестокость, Марио как будто в самом деле получал некое извращенное удовольствие — только причинял он не боль, а унижение. Томми сомневался, что этого хватает, чтобы назвать Марио в прямом смысле садистом, но все же теперь порой гадал, нет ли у него склонностей в этом направлении. Правда, обсудить эту тему было нельзя, так что Томми не стал на ней зацикливаться.

В машине по дороге домой Марио сказал:

— Слушай, надо все-таки поговорить. Сейчас Анжело нам ничего не сделает. Он не будет выкупать мою часть дома и нас выселять. Но все-таки я бы не стал надеяться, что он выпустил пар и успокоился. Он не такой, как Джонни или Папаша. Он затаил злость.

Было ли это только совпадением, что Анжело откладывал свою атаку до того момента, когда Марио, убедившись в Томми как в ловиторе, вернул себе тройное и уверенность? Анжело давно их подозревал, и знание о его подозрениях еще в первом сезоне принудило их к жестокой скрытности, которая едва не разрушила их отношения. Был ли в устроенной им сцене элемент настоящей зависти?

Томми поделился этим вопросом вслух, и Марио сказал:

— Не знаю, как это могло получиться. Я не раз умолял его вернуться в номер. Черт, я люблю… любил его, он меня вырастил. Я просил его остаться со мной. Так какой смысл сейчас завидовать?

Принял ли бы Анжело такую любовь? Была ли его зависть подсознательной, в которой он не мог признаться даже себе? Тогда дела были еще хуже. Если бы Анжело осознавал, что его гнев основан на зависти, то постыдился бы поднимать шум… Но если он твердо убедил себя, что испытываемая им неприязнь — это моральное отвращение, то мог наворотить бед, которым не предвиделось конца.

В конце концов Томми сказал: