Трапеция

— Готов, Барт? Еще несколько дублей, и на сегодня для тебя все.

Марио проводил Барта глазами.

— Я чувствую себя чертовски самонадеянным. Ношу костюм Парриша. Делаю его трюки.

— Тот единственный раз, когда он тебя видел, он тебя похвалил. Если он сейчас где-то, откуда может тебя увидеть, то наверняка гордится тобой. Подумай сам: ты показываешь людям, каким он был. Людям, которым не довелось встретить его самого.

К ним подошла девочка-подросток с папкой-планшетом.

— Снимаем эпизоды полета.

Направляясь к форгангу, Томми услышал, как Мейсон через громкоговоритель обращается к трибунам.

— А теперь ведите себя естественно, как в цирке: хлопайте, болтайте, пересаживайтесь…

Но Томми публика не казалась естественной. Она, впрочем, таковой и не была: несколько десятков статистов из Голливуда, получающих за это деньги.

Обычными зрителями с натяжкой можно было считать разве что группку детей на инвалидных колясках — вероятно, взятых на день из приюта или спецшколы, чтобы их порадовать и добавить достоверности происходящему. Возможно, половина «зрителей» никогда не видела цирка вживую. Даже аплодисменты казались несколько чужеродными. Непривычный костюм жал в неожиданных местах, но Томми под зорким глазом камеры даже не мог его одернуть. Со странным чувством нереальности он полез по лестнице, ощущая смутную неправильность происходящего. Вид вольтижеров в чужих серебристых костюмах усиливал это ощущение.

«Да ладно тебе, — увещевал он сам себя, — просто Марио и Стелла в странной одежде!»

Он мысленно пробежался по номеру. Простой перелет — Стелла. Полтора сальто — Марио. Пассаж. И это проклятое двойное с пируэтом. Мне хотя бы не нужно сегодня ловить его на тройном, но и без этого плохо. Позже им понадобится много сцен полета, чтобы вставить их в эпизоды с Бартом…

На грани слуха звучала незнакомая мелодия старинной каллиопы, установленной снаружи. Позже Томми предположил, что музыку написали специально для фильма. Стелла на мостике тянулась к трапеции. Томми перевернулся вниз головой, обвил ногами стропы, и въевшаяся за годы дисциплина взяла свое. Он начал раскачиваться, соразмеряя движения с качем Стеллы.

Это просто номер. Включившиеся рефлексы отсекли ненужное сознание.

Все прошло гладко. После перерыва они повторили номер еще раз — режиссер назвал это резервными кадрами. Затем им сказали, что после полудня надо снять как можно больше дополнительного материала, который может понадобиться монтажерам. В полдень принесли обед на подносах, и к ним присоединился Барт, аккуратно прикрывший полотенцем топ своего костюма.

Через некоторое время Барт начал рассказывать Марио о людях и событиях вокруг, и Томми, молча слушая, подумал, что всякий свидетель беседы без труда догадался бы об их отношениях. Нет, они не выдавали себя. Совсем не выдавали. Может, я просто хорошо знаю их обоих, поэтому могу слышать оттенки?

Томми довольно давно не видел Марио таким: расслабленным, смеющимся. И не хотел вмешиваться: не смог бы вынести вновь вспыхнувшую настороженность, горечь, заменившую веселье во взгляде.

Барт рассказывал, как снимают фильм в главной студии.

— На одной из этих песчаных площадок установили фальшивый аппарат футов восемь высотой, мостик, трапецию и ловиторку. Отработали все на нем. Обещают, якобы к тому времени, как все склеят, любой зритель будет готов поклясться, что я забрался туда, — он указал на центральный манеж, — и лихо крутил тройное. Чувствую себя жутким обманщиком.

Марио со смехом сказал:

— Может, если бы сложить меня и тебя, получилась бы неплохая имитация Парриша. Двое нас — один он.

— Не знаю, — пробормотал Барт. — Я никогда не видел Парриша… во всяком случае в сознательном возрасте. Но, судя по тому, что говорят люди, ты не такое уж плохое подобие.

— Поверь, — тихо сказал Марио. — Если бы ты видел, как он летал, быстро бы почувствовал разницу.

— Тогда жаль, что я этого не видел. Вообще-то Мейсон хотел снять, как я раскачиваюсь вон там, — он показал рукой, — но тут выскочил представитель продюсера и завизжал.

Барт изобразил высокий голос с ломаным произношением:

— Эй, ви что делает? Ви разве не знает, мы застраховать лицо этаво парня на сто тысч долларов! На что, по-вашему, здес каскадеры…

Марио расхохотался, откинув голову.

— И каково же, дорогуша, знать, что твое прекрасное лицо так высоко ценят?

Барт сделал изящный жест:

— Я чувствую себя слишком драгоценным для слов… В смысле, мило, когда тебя любят, но это уже чересчур.

Марио глянул предупреждающе.

— Барт, осторожнее…

— Я немного…?

— Ты слишком, — тихо указал Марио.

— Прости. Я забылся. Обычно такого не бывает.