Трасса длиною в жизнь (СИ)

Я всегда видел эту любовь в его глазах, как бы ни был он холоден, как бы ни старался доказать мне, что я ничего не значу для него. Если бы не эта любовь, я не стал бы его мучить. Позволил бы ему жить так, как хочет он. Уничтожать себя, пачкать свою душу и своё тело.

Я просыпался счастливым после таких снов, а потом как ушат ледяной воды окатывало осознание реальности – реальности того, что теперь я потерял его навсегда.

Я звонил ему, но его телефон уже привычно не отвечал. Пытался связаться с агентством, но и там трубку никто не брал – будто мой номер перестал существовать для всего мира. Нет, только для той части, что имела для меня значение.

Каждое утро я как бешеный носился по треку – вместо обычных десяти кругов было тридцать, потому что скорость хоть немного позволяла сбросить напряжение. Иногда сорок или пятьдесят.

Яру не хватало терпения дождаться меня – и я был этому рад. Смотреть на него было невыносимо.

Мы не поссорились. Мы с ним никогда не ссорились. Мы просто не стали говорить о том, что произошло.

Я наматывал круги и вспоминал. Бесконечно вспоминал какие-то почти незаметные детали наших последних встреч. Прокручивал их в голове так же, как крутилась трасса под колёсами – равномерно и циклично, но каждый раз немножко больней.

Я не вспоминал, как нам было хорошо. Совсем. Даже когда я вспоминал прошлое, в голову приходили только обиды и горькие слова, которые мы бесконечно говорили друг другу.

Меня как выжгли. Или вернее – выжгли мою любовь из меня. Я ненавидел его. Но выходя с трека снова, уже почти машинально набирал номер - его или Альберта. И гудки всегда обрывались, едва начавшись.

Однажды я увидел его.

Ноябрь уже подходил к концу, и дороги покрылись тонким слоем мокрого снега. На зиму над треком сооружали крытый навес, но зима толком ещё не началась, так что поставить его не успели – этакий пересменок, когда нельзя даже тренироваться, затянувшийся недели на две.

Зато уже началась череда предновогодних презентаций и награждений на радио и телеканалах. Раньше меня на такие мероприятия не дёргали – звали только Яра. В этом же году я стал штатным чемпионом, к тому же успел хорошенько посветиться перед камерами, и меня решили включить в нашу представительскую команду. Мы с Яром бродили среди всего этого гламура и походили, наверное, на вокалистов какой-то мальчиковой группы местного разлива – половина гостей нас не знала, но внешность наша явно привлекала внимание, и нас старались снимать почаще.

К концу вечера перед глазами всё плыло от бесконечных вспышек фотокамер, а в ушах звенело монотонное «тыц-тыц-тыц», и эхом отдавались визжащие голоса певиц, не умевших петь вживую.

И когда среди этой невыносимой круговерти света и шума, в которой Яр умудрялся клеить каких-то девочек с ламинированными волосами, я увидел Макса, мне показалось, что я в конец свихнулся или ослеп. Он сидел за столом с каким-то не в меру полным мужчиной с обрюзгшим лицом, держал в руках бокал шампанского и с мягкой улыбкой что-то рассказывал. От одного того, что его голос сейчас предназначен для другого, сердце заныло. Что уж говорить о том, что через секунду рука толстяка сжала лежащую на столе ладонь Максима и принялась тискать его пальцы.

Уже через секунду Яр уволок меня прочь, но и без того паршивый вечер был испорчен окончательно. А перед глазами, вконец ослепшими от вспышек, всё стояло запястье Максима, стиснутое неприятными стареющими пальцами. Больное воображение услужливо дорисовывало, как эти же пальцы скользят выше по его руке, к локтю - и дальше по уже обнажённому телу. Как колышется жирная спина между беспомощно раскинутых ног.

Нет, Максим не был беспомощным. Он доступно показал мне это в нашу последнюю встречу. Но для меня навсегда осталось в нём что-то от того мальчика, которого при мне волокли за школу. От мальчика, который не мог или не хотел сопротивляться тем, кто сильней его.

И как бы не старался я сделать вид, что между нами не было ничего хорошего, любовь никуда не девалась. И даже зная, что мы можем причинить друг другу только боль, я всё равно хотел видеть его, просто слышать его голос – дальше мои фантазии уже не заходили.

А десятого декабря нас с Яром позвал к себе Кристиан и, под аккомпанемент хитрых косых взглядов, которые бросал на меня Ярослав, сообщил то, что мой напарник, видимо, давно уже знал – нам предлагалось поехать в Европу. В Италии намечалось открытие нового зимнего трека. Презентация была назначена на Рождество, и в развлекательную программу входил показательный гоночный заезд – небольшая, по словам Кристиана, рекламная акция.

«Небольшая» разве что для зрителей, потому что для гонщиков новый трек означал необходимость осваивать новую территорию и, честно говоря, десятое декабря – не самая лучшая дата, чтобы узнать, что двадцать пятого ты будешь гонять по абсолютно незнакомому треку в чужой стране. Хотелось верить, что механики были поставлены в известность раньше нас и машины подготовить успевали.