Трасса длиною в жизнь (СИ)

Потом пошёл счёт, и машины рванули. С тех пор, как я перестал быть простым зрителем, моё отношения к гонкам изменилось. Если раньше я просто упивался визгом шин и ощущением скорости совсем рядом, то теперь это ощущение потускнело, уступив место другому – я будто бы сливался с одним единственным автомобилем, будто бы был в нём, чувствовал сердцем каждый его поворот.

Витька как всегда шёл вперёд, плавно набирая скорость. Он уже обошёл двоих соперников и уверенно приближался к испанскому гонщику с агрессивной манерой езды. Нужно было обойти его по внутреннему кругу, не сбавляя скорости, но Витька почему-то пошёл на внешний… И вместо того, чтобы уйти в дрифт в последний момент, газанул или попросту не успел убрать ногу с педали газа. Он влетел в заграждение почти что на полной скорости, а я не заметил, как сорвался с трибуны и рванул к нему через две ступеньки. Я ещё был далеко, когда одна из идущих следом машин въехала ему в кузов, и мне показалось, что это меня со всей дури толкнули только что тяжёлым железным телом.

- Витька…

Я не знаю, зачем шептал его имя, пока бежал. Наверное, просто боялся, что мне уже некому будет говорить его вслух.

На трассу меня не пустили. Спасатели уже вытаскивали его из машины и укладывали на носилки, а я только шептал: «Витька, Витька, Витька…» - и не мог оторвать взгляда от машины скорой, увозившей его.

========== Глава 65 ==========

Сутки полного ада.

Сутки я сидел в приёмной чертовой больницы, не зная, чем, собственно, закончится эта поездка.

Сидел и думал.

Сначала я думал о том, что Витька был прав. Не надо было ему ехать. Он сам не верил, что доедет. Сам знал, что этот день ничем хорошим не закончится. Говорят, у того, кто скоро умрёт, перед смертью бывает вот такое странное предчувствие. А я, как дурак, называл это мандражом…

Хотелось бы мне обвинить в случившемся хоть кого-то – механиков, психолога, Кристиана… Но, честно сказать, я прекрасно понимал, что это я уговорил его. Если бы я не усадил его в машину едва ли не силой, он поддался бы своему предчувствию и отказался от участия в гонке.

Если бы… если бы… если бы… Если бы я в самом деле думал о нём, а не о победе? Что, если они оба были правы? Любил бы я Витю, если бы он не был в школе самым сильным из парней? И разве не разочаровывался я в нём, когда оказывалось, что он далеко не такой смелый, каким должен быть настоящий техасский рейнджер?

Я не люблю слабаков. Пожалуй, это бессмысленно отрицать. И я не хочу быть одним из них. Так что, выходит, этот врач прав, и я в самом деле требовал от Вити стать победителем?

Мысли были какие-то несвоевременные. За них меня мучила совесть, потому как думать надо было о Вите, о том, что будет с ним. Но они лезли в голову сами, и я долго не мог дать себе ответ.

Весь первый день и всю первую ночь я думал о том, как так вышло, что Витя вышел на трассу. О том, зачем я уговаривал его, и о том, как могло случиться так, что он въехал в этот чёртов парапет. Он же всегда водил аккуратно. Он мог проиграть на этой аккуратности, но вот въехать в парапет… это было исключено.

И если на все остальные вопросы я ещё мог придумать какой-то ответ, то на том месте, где я пытался представить, как Витька, будто сев в первый раз за руль моего Шевроле, вместо тормоза жмёт газ, мозг будто переклинивало. Начинала болеть голова, и связность мыслей исчезала напрочь.

Я начинал вспоминать Базу, этот чёртов Шевроле – который я, кстати, любил. Потом Витькин Порш, который так и не решился продать за семь лет – ведь его касались Витины руки. И каждый раз заглядывая под капот, я представлял, как Витя копается в его внутренностях. Потому я и попросил его перекроить мой новенький БМВ. Пофиг даже, лучше он стал бы от этого или хуже – просто я всегда знал бы, что кусочек Вити со мной.

Хрень это всё. Как я мог не любить его, если даже в Англии с Русланом, уже понимая, что Витя и не собирается меня искать, всё равно думал о том, что он просто есть где-то там, в далёкой Москве?

Как я мог не любить его, если в тот первые раз, когда мне пришлось вызывать ему скорую, у меня в сердце будто когти впились?

И если бы я не любил его, разве… разве я бы стал шлюхой, чтобы только спасти его?

Часам к четырём утра я вдруг понял, что до того момента, когда увидел на трассе его горящий Ниссан, такой страх я переживал только однажды – в тот момент, когда Артём спросил, как поступали с геями в 11 веке.

Витька не учил историю – сто процентов. А я учил и знал, что геев сжигали, как одержимых. Я видел, что у этих уродов совсем нет крыши – напрочь. Что они способны уже на что угодно со своей мутной бражкой в пластиковой бутылке. Они бы даже, наверное, наутро пожалели о том, что сделали – только кому, нахрен, это было бы важно?

Мне тогда стало так страшно, что в голове билась одна единственная мысль – что угодно. Пусть что угодно, только не это…

Кто же знал, что потом будет так противно. Но если бы я мог сделать это ещё раз… Я бы никуда не делся. Потому что всё равно Витька должен был жить.