Травень-остров

— Раковина настоящая, — с расстановкой, не возвышая голоса, молвил тут Андвар. — Только не из Мономатаны, а из-под Аланиола. И нет там никаких чудищ, кроме акул. И дикарей нет. А жемчуг твой не дороже олова в сусальном золоте.

Приказчик, набрав воздуха, хотел было что-то возразить, да при этом думал, что бы такое сказать, дабы не отпугнуть покупателя, но Зорко опередил его.

— Мне нужен настоящий жемчуг. Немного, — только и сказал венн.

— Пошли, — кивнул Андвар. — Жемчуг недешево стоит. Здесь его нет.

Приказчик только брезгливо махнул рукой вослед уходящим.

— Невежи, — процедил он презрительно.

Андвар повел Зорко знакомым путем, даже не оглядываясь на многочисленных разодетых купцов, на чары которых поддавались простаки.

— Мы идем к Пиросу. У него всегда покупает Ульфтаг, — пояснил он Зорко. — Пирос сам был мореходом. Все сегваны его знают.

— Ульфтаг-кунс? — удивился Зорко. Старый песнопевец казался венну самым простым и доступным из всего схода кунсов, коему был он свидетелем, а оберег, искусно сделанный, по случайности считал к нему попавшим.

— Кунс Ульфтаг больше всех других кунсов диковин собрал. И больше всех морей проплыл, — поведал Андвар. — А у вас диковины собирают?

— А все кунсы до диковин заморских охочи? — не в черед спросил сам Зорко.

— Нет, — покачал головой парень. — Только Ранкварт и Ульфтаг. Ульфтаг часто Охтара зовет, чтобы тот на новую вещь посмотрел, а Охтар меня берет. Я оттого знаю. Ульфтаг Охтара к себе звал, но Охтар не захотел. Ранкварт самый сильный кунс на берегу, — веско закончил Андвар.

— У нас?… — Зорко задумался. Были, конечно, чуть не в каждой семье в роду свои редкие вещицы из дальних стран. Про некоторые уже и не помнили, как они в печище попали. У Зори, матери Зорко, был тонкий, настоящим золотом украшенный женский пояс, который замыкался хитрой застежкой. Бежали по поясу олени и кабаны, а люди в смешных высоких шапках, закрывавших и шею заодно, тех оленей и кабанов ловили, стреляли в них из луков и кололи копьями, а собаки хватали зверей сзади. Пояс был стар, и кожаная основа изрядно истрепалась и даже истлела, но золото по-прежнему тускло блестело сквозь туман и пыль незнаемых времен.

— Нет, у нас нет таких, — честно сказал венн. — Но и у нас диковины встречаются.

— Пришли, — заметил Андвар.

Полумрак темно-синего шатра принял их в свое таинственное пространство. Шатер внутри был разделен на две части занавесом, на коем занавесе были укреплены мечи, щиты, копья, луки, тулы со стрелами самой разнообразной выделки и формы. На устилавшем пол ковре — его глубину и мягкость венн почувствовал даже сквозь толстокожие дорожные сапоги — были расставлены ларцы, шкафчики, столики, на них опять ларчики, и все это резное, из полированного или инкрустированного дерева. О происхождении большинства пород Зорко и представления не имел. Все это было украшено изящной ковкой или чеканкой из бронзы и меди, а также золотом и серебром. Всяческие расписные кувшины и иные сосуды, блюда из незнакомой блестящей глины стояли тут и там. Роспись была столь причудливая и яркая, что у венна в глазах зарябило. Другая посуда была покрыта черным лаком, а рисунок сделан был почти весь красным, но чистота и строгость линий, удивительная точность, с которой выражено было каждое движение, каждая черточка, восполняли отсутствие красок. Иные изделия и вовсе обошлись без лака или красок, но искусный рельеф и сам материал, из коего они были сотворены, представлял их волшебными. Была здесь и металлическая утварь: один только крылатый серебряный кубок, составленный словно из двух лебединых тел с ручками-шеями, изогнутыми и оканчивающимися будто настоящими птичьими головами, стоил, должно быть, подороже целого корабля, набитого доверху товаром.

Кругом находились светильники, мягким неярким светом рассеивавшие сумрак, зеркала и зеркальца, в которых огоньки светильников отражались, мерцая. Статуэтки изображали людей, животных и неких загадочных существ — должно быть, чудищ и богов. Некоторые из них были горды, величавы, строги и стройны, как на черных сосудах с красным рисунком, иные хитры и веселы, скрывая истинные свои намерения и мысли под маской улыбки и раскосых глаз, иные просто страшны, а иные непонятны. В небольшом резном горшке из дерева черного, как ночное небо в зареве-месяце, поднимался юный ствол другого дерева, живого, с купами мелких и длинных серебристых листочков. Ствол, несмотря на молодость, был изогнут и коренаст, покрыт крупной сеткой трещин, а на нем, обвившись, висел пестрый змей в полтора локтя длиной. Змей свесил вниз свою граненую головку и часто трогал воздух узким раздвоенным языком.

На том же столике, где и горшок с деревом, покоился костяной шарик, в котором искусно и тонко вырезано было множество отверстий, да и вся поверхность шарика между отверстиями была сплошь покрыта резьбою. Зорко присмотрелся, и — вот диво! — внутри шарика оказался еще один такой же, весь продырявленный и весь испещренный резьбой. А изнутри второго шарика проглядывал и третий! Сколько ж их там!