Травяное гнездо

– Вы заходите, чего там стоите, – обратилась я к Гале.

Она, недолго думая, скоро вошла в дом.

– Да, я тут с краешка посижу, – пролепетала она, когда я пригласила ее к столу. Однако же на диван не присела. – А вы кушаете, значит?

– Анька стол накрыла, – произнесла Нюра, подцепляя вилкой рыбу.

– Ну правильно, а то же новоселье-то не устроила, – Галя подошла к столу, села на мое место. – Тарелку-то дашь?

Я засуетилась, сначала доставая тарелку, затем нарезая сыр. Старухи заговорили, словно меня тут и не было.

– Давеча все же тебя послушала, обмоталась той травой, через час уже раны не было, – Галя показала ладонь.

– Ты ж меня не слушаешь никогда.

– Дак я троих детей воспитала, неужто думаешь, с болячками не справлюсь, – пережевывая огурец, возразила ей Галя. – Стакан бы мне чистый? А беленькой нет?

– Тебе бы все беленькой, как Зверев уже стала! – вскипела Нюра.

– Так, а какое новоселье без беленькой.

– Да это не то чтобы новоселье, – попыталась вставить я.

– А товарищ-то в последнее время не пьет, – оборвала Галя. – Серьезный какой-то ходит, что случилось не пойму. Ты, конечно, тоже скажешь, где пил-то он? Да и не пил он никогда особо, это уж если с Ванькой сравнивать.

– А что их сравнивать?! Ванька молодой.

– Так разве он пьет? – удивилась я, присаживаясь на стул.

Старухи страшно развеселились.

– Еще как пьет! Хуже него здесь никто не пьет, – усмехнулась Галя, с сожалением отодвигая коробку с соком. – Когда вышел из тюрячки, всегда таким бедным был, потому что деньги у него не задерживаются, если появляются, то загуливает сразу.

– Ой, да как нерадостно он пьет! Каждый раз хочется на месте палкой пришибить, чтобы не мучился, – добавила Нюра. – Хотя, может, он как раз своего папку, так и прибил.

Я содрогнулась.

– А ты знаешь, как он отца убил? – тихо спросила я.

– Да, кто же его знает, как. Он в городе еще прибил. Он же сюда прятаться приехал. Душегуб проклятый! Мы с ним как с человеком, а он вон чего! Потом милиция сюда, его хвать. И нас все с допросами, мол, чего молчали. А мы бы и не молчали. Так если он окаянный врал нам, – взмахнула руками. – Вернулся из тюрьмы и опять сюда. Все ходил, извинялся потом. А кому его извинения теперь нужны?! – вскрикнула она так, как будто Иван мог ее услышать.

– Бес он, бес, – согласилась Галя.

– Так чего же кормите его? – как-то обиженно спросила я, будто мне личную обиду нанесли.

– А что с ним делать-то теперь? Тем более вон он помогает. Хииитрый, – произнесла Нюра так довольно, как если бы говорила о любимом коте.

– Ну понятно, – примирительно проговорила я, пододвигая к Гале коробку с соком.

А понятно было лишь то, что чары Ивана действовали на всех. Хииитрый.

*

Понимаю, за что Ваньку так любят, не за то, что когда заключенных вели все молчали, а теперь вроде как искупляются. С этим как раз все понятно – страх перед государством, перед отечеством, которому перечить нельзя, и ожидать от себя подвига оттого и не стоит. Любовь к бывшему ссыльному потому проявляется, что чуют, будь мы все лучше, и Ванька был бы лучше, весь мир другим был.

И как-то плавно переходим к жалости по заключенным. И если говорить о жалости, то ее допускать нельзя, так мы себя оправдываем. Посадил Ваньку на пять лет вместо десяти, тебе хоть и легче, а мир-то не изменился. Посади его пожизненно, несправедливо считай, и будешь мучиться оттого, что ты такой гнусный и мир такой несправедливый, сердце болеть будет, и только тогда меняться начнешь.

Когда в городе митинги были и все протестовали, говорили, что возникли обстоятельства, против которых нужно на улицы выходить. Не возникли, а были всегда, а думаешь так лишь от жалости к себе, потому что оглянись мы, посмотри, как жили эти годы: пассивно, инертно, то поняли бы, что среда давно нас поглотила, ведь дело не только в среде. Скорее далеко не в среде.

И вот если копнуть глубже, то получается, что чтобы ты сам не сделал, то во всем среда виновата будет. Избил жену – обстоятельства так сложились, убил ради денег – нужда заставила. И нет собственной ответственности, нравственности, человечности, в конце концов.

До сих пор меня мучает одна историю, случившаяся несколько лет назад с одним моим хорошим знакомым. Он славный человек: веселый, добрый. Его любили все, кто с ним был знаком. Я, помнится, даже на свадьбе его была. На свадьбе, кстати, все удивлялись, как он мог выбрать себе в жены такую простушку. Так вот, эта простушка после пяти лет совместной жизни, после двух рожденных детей изменяет нашему славному парню. Он конечно, в бешенстве, как и его знакомые, друзья, она в отчаянии бросается под подъезд. Действительно, так и было, я не перечитала Каренину, в двадцать первом веке способы, к сожалению, не изменились. Так и что же вы думаете было дальше? Сработала ли здесь наша общенародная жалость? Конечно! Когда через полгода наш славный парень женился во второй раз, свадьба была еще ярче, возгласы еще громче, все расхваливали новую жену. А той первой вроде бы, так и надо…