Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

В дальнейшей беседе Майк «признался», что на самом деле потом он слушал записи наших сессий, что ему нравилось это делать каждый день во время долгой поездки на работу и обратно. Наш процесс, по его словам, стал для него чем-то важным, и таким способом он поддерживал аналитическую работу живой и концентрировал свое внимание на том, что происходит у него внутри. Он сказал, что часто не мог переработать то, что происходило на сессиях, в то время, когда был у меня в кабинете, но потом у него был шанс подумать о об этом, слушая запись. Особенно ему нравилось, как мы шутили. «Музыка» сессии иногда была так же важна, как ее содержание, сообщил он. Кроме того, по его словам, он мог позволить себе приехать на терапию лишь один раз в неделю, так что это был его способ получать больше «кайфа за свой бакс».

По ходу этого разговора мы исследовали эту тему вдоль и поперек, а во мне шла борьба с собственной тревогой. Такой заход, безусловно, напрягал рамки анализа, но у меня не было сомнений, что мой пациент был полностью искренен в желании через этот «параметр» углубить наш совместный процесс. По мере того, как мы с ним говорили об этом, я успокаивался, мое чувство уязвимости и выставленности напоказ уменьшалось. Стало ясно, что Майк творчески использовал записи сессий, и я подумал, что эта новая «техника» может даже ускорить наш процесс. После того как он заверил меня, что сохранит конфиденциальность этих записей, я согласился на эту необычную процедуру и больше не возвращался к этой теме.

Все это было незадолго до того, как мы обнаружили свидетельства его детских ран. Доверия между нами стало больше, и он уже мог «отпускать себя» на сессиях и больше переживать те чувства, которые, видимо, вызывали у него стыд, когда он был мальчиком. Его сны отображали аффекты и события, которые он не осознавал. Одна из повторяющихся в то время тем – потерянный человек, часто ребенок. Например:

Я захожу в темную комнату. Сверху, с чердака, я слышу голос молодого человека, который кричит: «Помогите!». Кажется, что никакого пути на чердак нет. Я слышу, как его тело тащат по полу. Этот человек побежден, в отчаянии, в одиночестве, в изоляции.

Я спросил, каковы ассоциации Майка к чувству поражения и отчаяния в этом сновидении, и он со слезами вспомнил, как мать запирала его в чулане. Темнота наводила на него ужас, и все же в определенный момент его рыдания прекращались, на самом деле он чувствовал, что находится там в безопасности. Чердак тоже был одним из его «безопасных мест».

Вскоре тема «потерянного ребенка» уступила место более явным образам того, почему его я-ребенок чувствовало себя таким поверженным во внутреннем мире. Например:

Четырехлетнего мальчика пытают великан и его «помощник». У великана был нож, и он наносил им двухдюймовые глубокие раны на ягодицы мальчика, но мальчик не реагировал. Тогда помощник стал сыпать соль на эти раны… мальчик опять не отреагировал. Наконец, великан взял раскаленную кочергу и начал клеймить мальчика, все время ожидая его криков. Я почти почувствовал запах горящей плоти, но по-прежнему мальчик отказывался реагировать.

Майк не мог сдержать слез, рассказывая этот сон. Он вернул ему память о том, как отец систематически избивал его палкой, но на этот раз это воспоминание вернулось вместе с первоначальными чувствами, связанными с эти событиями. До сих пор он помнил только факты об этих жестоких наказаниях. Теперь он вспомнил чувство стыда. Он сочувствовал мальчику из этого сновидения, с которым так жестоко обращались, мальчику, которым был он сам.