Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

Майк был потрясен этим сновидением, но при этом жаждал разгадать его смысл. У него было несколько ассоциаций с мальчиком, крутящим вихор; он вспомнил свою фотографию в возрасте трех лет, на которой он стоит на стуле рядом с раковиной, играя со своим локоном. Он почувствовал сочувствие, когда понял, каким «невинным» он тогда был. Он также почувствовал, что образ девочки, отказавшейся сотрудничать со злодеем, может иметь какое-то отношение к его отказу сотрудничать с родителями, пытавшимися сломить его волю. С аутичным ребенком он ассоциировал своего сделавшегося бесчувственным внутреннего ребенка – ту часть своего я, пребывающую в трансовом состоянии, которая не допускала привязанности к кому-либо. Но этот ребенок, как явно указывало сновидение, имел в себе что-то «божественное» – сохранял свой трансцендентный дух – и теперь Майк был в роли опекуна этого ребенка. Он считал, что взрыв, подстроенный злодеем, был похож на частые вспышки его гнева, скрывающие боль и защищающие от мучений его ранней жизни. Если взрыв был достаточно мощным, шрамы от мучений могли бы быть уничтожены. Здесь мы имеем дело с классическим примером архетипической биполярной внутренней структуры, описанной ранее как травматическая защита или система самосохранения, то есть злодей и аутичный (здесь «божественный») ребенок.

Когда мы с Майком анализировали это сновидение, то оба были поражены совершенством действий психики, направленных на самосохранение. Как будто одна его часть отдала свою жизнь ради другой части, чтобы защитить сущность этого аутичного «божественного» ребенка. Казалось, здесь произошло жертвоприношение девственной женственности, чтобы утихомирить дьявольских злодеев-убийц, замышлявших убить аутичного мальчика. Мы вместе с Майком задумались, почему эти злодеи-убийцы так активизировались в этот момент анализа. Майк считал, что это происходило из-за переживаемого им чувства уязвимости. Он также думал, что эти инфляцированные злые бомбисты были обеспокоены тем, что их контроль над его человеческой уязвимостью оказался под угрозой. Это звучало правдоподобно, и я задался вопросом, как можно было бы изменить внутреннюю ситуацию расщепления между архаичными «злодейскими» защитами и «божественным» ребенком, погруженным в состояние транса. На том этапе не было ничего, кроме ярости и страха; это своего рода паранойяльно-персекуторная структура, которая отражена в образах мифологических сюжетов, о которых говорилось в главе 2, например, реакция Ирода на рождение Иисуса или реакция Крона на рождение малыша Зевса.

Ребенок во внешней и внутренней реальности

Во время первого года нашей совместной работы родился Джереми, второй сын Майка. Роды были трудными, одной из первых проблем была желтуха с неопределенным прогнозом. Майк и его жена Карен не находили себе места. Проводя бессонные ночи у кроватки Джереми, Майк, испытывая сильную безусловную любовь к своему малышу, вместе с тем страдал от полной беспомощностью. Ему оставалось лишь удерживать эту любовь и беспомощность вместе, так долго, сколько он мог, не отщепляя свой гнев и не возвращаясь к привычному контролю. Потом посреди ночи он шел колоть дрова.

Вскоре состояние Джереми улучшилось, но горе и печаль не оставили Майка. Вскоре стало ясно, что «внешний» мальчик Майка теперь доволен и здоров, а внутренний – нет. В это время ему приснилось сновидение:

Я захожу в магазин игрушек и вижу там маленького мальчика с женщиной. Я шутливо беру нож и бросаю его над головой мальчика. Он поворачивается и в ярости бросает нож мне обратно. Он отбегает и берет свою миску. Все еще шутя над ним, я беру горсть овсянки и бросаю ему в миску. В бессильной ярости он готов расколотить ее. В этот момент мое сердце просто разрывается, потому что я понял, что это все, что есть у мальчика из еды. Он сирота, которому негде спать, и, что еще хуже, каким-то образом он – мой сын! Я погнался за ним по пустырю. Мне ужасно стыдно. Я проснулся, безудержно рыдая.