Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

Соломон полагает, что депрессия обретает качество автономного существа, «присутствующего» во внутреннем мире наподобие призрака в силу того, что эмоциональная боль отделяется от своих причин и становится чем-то большим, чем-то, похожим на даймона. На юнгианском языке мы сказали бы, что связь между эмоциональной болью и ее источниками в личной сфере психе оказывается разорванной (это может произойти из-за высокой интенсивности боли или из-за незрелости Эго), поэтому она попадает во власть даймонических факторов коллективного слоя психе или активирует их. Здесь мы встречаем аспекты психе, напоминающие фигуры титанов и монстров, среди которых Дит занимает главенствующее положение. Этим энергиям нечего противопоставить, они «больше, чем жизнь»[26].

Большая депрессия настолько велика, говорит Соломон, что может быть описана только метафорами и аллегориями:

Когда Святого Антония-пустынника спросили, как он отличал ангелов, приходивших ему в смиренном обличье, от бесов, являвшихся в пышности, он отвечал, что различать их можно по тому, что чувствуешь после их ухода. Когда тебя покидает ангел, ты чувствуешь, что его присутствие придало тебе силы, при уходе беса ощущаешь ужас. Печаль – смиренный ангел, после ухода которого остаешься с крепкими и ясными мыслями, с ощущением собственной глубины. Депрессия – это бес, демон, оставляющий тебя в смятении.

(Solomon, 2001: 16)

Важным моментом у Соломона является то, что его депрессия, отделившись от своей первоначальной причины – оплакивания смерти матери, стала вести собственную жизнь, кормясь его жизнью. Этот пугающий образ внутренней сущности, паразитирующей на своем «хозяине», аналогичен вышеупомянутому «болевому телу», описанному Толле.

По Соломону, «депрессия – это недостаток любви» (Solomon, 2001: 15). Под этим он подразумевает, что депрессия – это наша неспособность горевать об утрате того, кого мы любим. В депрессии отрицается эмоциональная боль утраты. Депрессия забывает о том, что ее происхождение связано с травмой и после того, как другая боль усиливает, она становится защитой от каких бы то ни было чувств – «небытием», которое Фрейд назвал «тенью объекта» (Freud, 1917), а Юлия Кристева назвала «до-объектом» (non-lost object) или «вещью», которая «погребена заживо» (Kristeva, 1989: 46). Эта потерянная душа, в свою очередь, «замурована в крипте невысказанного аффекта» (Kristeva, 1989: 53) – подходящий образ для дантовского закрытого города Дита.

Эти примеры показывают, что полюбить – это ужасный риск для каждого, а особенно для людей, которые выросли в эмоционально обедненной среде. Действительно полюбить кого-то (без симбиотической привязанности к нему посредством идентификации) означает рисковать потерять его, потому что мы живем в небезопасном, непредсказуемом мире, в котором смерть, разлука или покинутость – это неизбежная реальность. Так что Дит не может позволить потребности в любви и отношениях зависимости как-то проявить себя, потому что однажды любовь уже привела к невыносимой потере в ранней жизни ребенка, после которой любая привязанность впоследствии напоминает человеку, страдающему от депрессии, о катастрофах в его ранних отношениях любви. Поэтому Дит создает «крипту», узники которой – жизненная искра и потребности в отношениях зависимости. Этому дьяволу «продана» душа в обмен на ложную и неполноценную жизнь.

Позже в одном из интервью Эндрю Соломон рассказал, как «полуденный демон» лишил его души. Увязывая начало своей депрессии с неспособностью горевать о смерти матери, он сказал:

Переход от горя к небытию был очень тревожащим и очень странным. Я все еще мог бы сказать, что ужасно расстроен смертью матери, и все такое прочее… Но чувства улетучились из этих слов. Я думаю, именно поэтому, когда чувства возвращаются, мы думаем: это душа. Это дух. Что-то глубокое и живое вернулось ко мне после того, как покинуло меня и отсутствовало какое-то время.

(Tippett, 2010: 228)